От автора
Могут спросить:
— Почему «исследования и находки»? Разве исследования не приводят к находкам, а находки не служат, в свою очередь, материалом для новых исследований?
Такой вопрос, в общем, будет вполне законным.
Дело, однако, в том, что в находке важно не только ее содержание, но и то, как она обнаружилась. Надобно сказать и о людях, которые вам помогли. И тут получается не просто исследование, а, скорее, репортаж или очерк в сочетании с исследованием. А это уже другое.
С каждым годом в нашей стране открываются неизвестные прежде возможности, способные оказывать влияние на технику исторического исследования. Если, скажем, вы ищете человека, у которого хранились когда-то ценные материалы, и не можете найти его в продолжение многих лет, обратитесь по телевидению к зрителям — и завтра вам будет известна или его судьба, или адрес. Посвятите в свои затруднения радиослушателей, и снова — результат не замедлит. В наше время в работе исследователя могут принять участие сотни и тысячи людей разных профессий, которые с величайшей охотой найдут для литературной науки те материалы, обнаружить которые не под силу не то что одному человеку, а, порою, и целому коллективу.
В этой книге рассказано, в частности, о том вкладе в наше лермонтоведение, которое в самое последнее время сделали читатели, телезрители, радиослушатели. Вы прочтете здесь о старом альбоме, подаренном медсестрой из города Серпухова, о неизвестном лермонтовском рисунке, который был открыт в Москве после телевизионной передачи о Лермонтове, о неизвестных автографах поэта, сообщенных сотрудницей Ленинградского института физиологии. Но кроме того, и о мемуарах, найденных с помощью французского хирурга, о лермонтовских реликвиях, хранившихся у мюнхенского искусствоведа, о неизвестных лермонтовских стихах, уцелевших в средневековом замке в Баварии, об изображении, обнаруженном в Швеции.
Из этих находок возникли работы «Утраченные записки», «Сокровища замка Хохберг», «Чудеса телевидения», «Пакет из Стокгольма», «Дар медсестры Немковой», «Неизвестная нам Мария», «Строки из писем 1841 года», «Лермонтов и его парт…». Заново написана глава о стихотворении «Бородино». Остальные печатались прежде в моих книгах «Лермонтов» («Советский писатель», 1951) и «Лермонтов в Грузии в 1837 году» («Советский писатель», 1955, «Заря Востока», 1958), но дополнены, пересмотрены, обновлены. Кроме последней, итоговой по характеру, решительно все главы построены на материалах, обнаруженных в продолжение ряда лет самим автором в архивах, музеях и библиотеках Москвы, Ленинграда, Тбилиси, Киева, Баку, Пензы, Тамбова, Казани, Свердловска, Перми, Иванова, Горького, Саратова, Астрахани, Ставрополя, Пятигорска, Грозного, Нальчика, Орджоникидзе, Казбеги, Телави, Зугдиди…
«Когда роют клад, — писал Александр Блок, — прежде разбирают смысл шифра, который укажет место клада, потом „семь раз отмеривают“ — и уже зато раз навсегда безошибочно „отрезают“ кусок земли, в котором покоится клад. Лермонтовский клад стоит упорных трудов».
Советские ученые создали почву для исследования Лермонтова, «отмерили» ему место в истории литературы и, разгадывая зашифрованные страницы его жизни и творчества, продолжают «отрывать» лермонтовский клад.
Эта книга — попытка внести новое в наше представление об одном из величайших поэтов мира.
«Лермонтов и его парт…»
1
За несколько часов до смерти, испытывая невыносимые страдания, Пушкин спросил, кто находится в его доме.
— Много людей принимают в тебе участие, — сказал ему друг доктор Даль, — зала и передняя полны
[1]. — Ну, спасибо, — отвечал Пушкин.
— Мне было бы приятно видеть их всех, — добавил он, обращаясь к своему секунданту Данзасу, — но у меня нет силы говорить с ними
[2].
Дом, где умирал Пушкин, был атакован публикой в такой степени, что друзьям пришлось обратиться в Преображенский полк с просьбой поставить у ворот часовых, чтобы соблюдать хоть какой-нибудь порядок. На набережной Мойки стояла густая толпа, загораживая все пространство перед соседними домами и перед квартирой поэта. К дверям почти невозможно было протиснуться.
Когда Пушкин скончался, тело стояло в доме два дня. Жуковский считал, что мимо гроба прошло более десяти тысяч. Другие утверждали, что двадцать тысяч прошло за день. Один из этих безвестных почитателей, проходя мимо гроба, сказал:
— Пушкин ошибался, когда думал, что потерял свою народность: она вся тут, но он ее искал не там, где сердца ему отвечали
[3].
Другой, когда послали узнать его имя, ответил:
— Пушкин меня не знал, и я его не видал никогда, но мне грустно за славу России
[4]. В эти дни оправдались слова Пушкина, что имя и честь его принадлежат не ему одному, но принадлежат всей стране.
По словам современников, возле дома поэта в общей сложности перебывало в то дни около пятидесяти тысяч человек. Принимая во внимание численность тогдашнего населения столицы, нетрудно представить себе впечатление, какое произвели на правительство Николая I эти десятки тысяч — чиновников, офицеров, студентов, учеников, купцов, людей в нагольных тулупах и даже в лохмотьях. Такого в Петербурге еще не бывало. Напротив Зимнего дворца стояли на этот раз не войска, выведенные на площадь восставшими офицерами, а оскорбленный и возбужденный народ. В толпе слышатся злоба и угрозы по адресу Дантеса и Геккерна. Раздаются голоса, что во время перевоза тела в Исаакиевский собор почитатели Пушкина отпрягут лошадей в колеснице и повезут ее на себе. Что в церковь явятся депутации от мещан и студентов и будут сказаны речи. Эти проявления горя и гнева кажутся «странными» не только царским агентам, но даже иностранным послам. Шеф жандармов готов видеть в этом манифестацию скрытых общественных сил. Вот почему гроб с телом Пушкина тайно, ночью, под конвоем жандармов препровожден в придворную церковь. Вот почему мертвого Пушкина отправляют из Петербурга в Михайловское тоже тайно и ночью и тоже в сопровождении жандарма.
Одному из ближайших друзей императора — графу Орлову вручено анонимное письмо. В нем сказано, что никакое самое строгое наказание Дантеса «не может удовлетворить русских за умышленное, обдуманное убийство Пушкина»
[5], — вот как расценил неизвестный автор обстоятельства гибели национального поэта России! Он жалуется на угрожающее политическое положение в стране, на «открытое покровительство и предпочтение чужестранцев», которое «день ото дня делается для нас нестерпимее»
[6]. «Мы горько поплатимся за оскорбление народное и вскоре»
[7], — предупреждает сановника аноним, прося довести содержание письма до сведения императора.
