У нас нет подтверждения, что Варвара и Софья Оболенские поступали в Кашинский монастырь (кстати говоря, в монастыре можно было жить, не постригаясь в монахини), нет положительных сведений, что в монастырской школе преподавались иностранные языки, рисование и музыка. Но и того, что мы выяснили, довольно, чтобы понять окончательно: альбом исходит из круга Лопухиных — Оболенских и принадлежал он одной из сестер — Варваре Сергеевне Оболенской. Есть и другие подтверждения, что это именно так: и мальчики Голенищевы-Кутузовы, которые навещали сестер, и Лопухины, и Шахонские, будучи тверскими помещиками, жили неподалеку от Кашинского монастыря. Итак, можно считать, что альбом принадлежал одной из сестер Оболенских — Варваре.
На первой странице альбома оставила стишок неизвестная нам Софья Лопухина. А Лермонтов, встретив Варвару Сергеевну еще до ухода ее в монастырь, записал по ее просьбе две строки из своей знаменитой «Думы». Альбом маленький: она вынула его из своего ридикюля.
Когда это могло быть?
Вернее всего, в начале 1838 года, когда Лермонтов проезжал через Москву, возвращаясь из кавказской ссылки в столицу, и Самарин встретил его на Солянке у Оболенских. Надо полагать, что «Дума» была уже в это время написана: она датируется 1838 годом.
Интересен выбор текста — беспощадное обвинение, которое Лермонтов адресовал своему поколению, — обвинение в глубоком ко всему равнодушии:
И ненавидим мы, и любим мы случайно,
Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви.
Это — очень важные строки. И весьма характерно, что Лермонтов выбрал именно их.
Варвара Оболенская пожертвовала ради любви личной судьбой — ушла в монастырь: жалкий путь! Лермонтов по-другому пожертвовал «любви и злобе». Он решился сказать о своей ненависти к общественному «разврату», к бессилию, малодушию, покорности своих современников, неверию их в свои силы. Он пожертвовал все свое творчество любви — к свободе, к правде, к отечеству, к будущему. Покорствование рабству небесному и земному было нестерпимо ему:
Пусть монастырский ваш закон
Рукою бога утвержден,
Но в этом сердце есть другой
Ему не менее святой.
Он оправдал меня — один
Он сердца полный властелин!
[845]
Это сказано о законе свободы!
Чем обогатил нас альбомчик, доставленный Анной Сергеевной Немцовой и переданный мною в Пушкинский дом Академии наук СССР? Только чертами лермонтовской руки? Ведь строки из «Думы» мы знали!
Нет! Он открыл еще один, пусть капиллярный ход к Лермонтову. Ввел еще одно лицо в его окружение. Подтвердил, как популярно было имя Лермонтова и слава его поэзии у современников. Показал, что сам Лермонтов расценивал строки из «Думы» как афоризмы. И вносил их в альбомы.
Но Анна Сергеевна открыла нам нечто бо́льшее. Ее подарок свидетельствует о том, как живет до сих пор в устной передаче то, что связано с Лермонтовым. Как в продолжение чуть не столетия люди хранят реликвии, освященные прикосновением лермонтовской руки. Как много еще можно найти документов о Лермонтове и вписанных в старинные альбомы лермонтовских стихов — и находить их не в государственных архивах, а у людей, казалось бы, не имеющих никакого отношения к поэту. И какую помощь в изучении Лермонтова, в приумножении бессмертной славы его могут оказать такие прекрасные и бескорыстные ценители его поэзии, как медицинская сестра Немкова из города Серпухова.
Неизвестная нам Мария
1
Обращение по телевидению к зрителям с просьбой помочь отыскать людей, у которых хранились письма Ломоносова и картины Лермонтова, передачи из московских музеев, библиотек и мемориальных квартир, рассказы о том, как были обнаружены неизвестные документы, рукописи, портреты, совет проявлять заботу по отношению к уникальным изданиям, художественным полотнам, литературным документам, редким вещам — ко всему, что составляет достояние нашей культуры и нашей истории, призывы пополнять музеи, архивы, библиотеки приношениями подобного рода, — не пропали в эфире. Они возымели действие, и чуть ли не каждый день приходят сообщения о новых бесценных материалах и вопросы о том, в какой из музеев или архивов лучше поместить их. Некоторые находки вызывают изумление даже у тех, кому пришлось на своем веку видеть величайшие редкости или каждый день держать в руках драгоценные манускрипты.
Одно из писем, полученных в ответ на очередную телевизионную передачу, содержало предложение заехать, когда мне случится быть в Ленинграде, на Васильевский остров, на Малый проспект за старинным альбомом, который владелица считает необходимым передать в какое-нибудь архивохранилище.
Случай представился раньше, чем можно было предполагать.
Вылетев из Москвы в Тбилиси, я собрался оттуда в Киев. Но Киев самолета не принял, и я прилетел в Ленинград.
Оставив чемодан в гостинице возле швейцара, я поспешил на Васильевский остров. Хозяйкой альбома оказалась научный сотрудник Института физиологии Академии наук СССР Антонина Николаевна Знаменская. Приветливо улыбаясь, она словно предвидела впечатление, которое должен был произвести на меня этот никому не известный альбом.
Внешний вид его весьма элегантен и даже несколько необычен. Это довольно большая, почти квадратная книжка в светло-коричневом сафьяновом переплете, обведенном по краю золотой узкой каемкой. Стальной замок. Посреди переплета — тисненная золотом цифра «1839». Эпоха ясна — два года спустя после гибели Пушкина.
Плотная английская бумага с водяным знаком «1837». Первая запись — «Царское село. 24 августа 1839». Листаю… Рука П. А. Вяземского — стихотворение «Молись!». С датой: «Марта 25-го 1840». Стихотворение Александра Карамзина… Французское стихотворение Евдокии Ростопчиной. И другое — порусски — 1841 года, подписанное интимно: «Dodo». Ho главное — …Лермонтов! Два стихотворения, вписанные его рукой: «Есть речи — значенье…» и «Любовь мертвеца»:
Пускай холодною землею
Засыпан я,
О друг! всегда, везде с тобою
Душа моя.
Любви безумного томленья,
Жилец могил,
В стране покоя и забвенья
Я не забыл.
Без страха в час последней муки
Покинув свет,
Отрады ждал я от разлуки, —
Разлуки нет!
Я видел прелесть бестелесных
И тосковал,
Что образ твой в чертах небесных
Не узнавал.
Что мне сиянье божьей власти
И рай святой?
Я перенес земные страсти
Туда с собой!
Ласкаю я мечту родную
Везде одну;
Желаю, плачу и ревную,
Как в старину.
Коснется ль чуждое дыханье
Твоих ланит.
Душа моя в немом страданье
Вся задрожит.
Случится ль, шепчешь, засыпая,
Ты о другом.
Твои слова текут пылая
По мне огнем.
Ты не должна любить другого,
Нет, не должна!
Ты с мертвецом святыней слова
Обручена!
Увы! твой страх, твои моленья,
К чему оне?
Ты знаешь, мира и забвенья
Не надо мне.
Марта 10-го 1841. Лермонтов
Отличий от текста, который печатается в собраниях сочинений Лермонтова, в новом автографе почти никаких:
