Таким образом, расчеты Бенкендорфа осуществились: суд еще не выносил приговора, а в запасе уже был новый выстрел.
В светских кругах шеф жандармов постарался изобразить дело так, что Лермонтова придется наказать, потому что этого требует французское посольство. Сам же всячески разжигал недовольство Баранта-посла.
Национальное достоинство русского поэта и офицера мало интересовало низкопоклонную знать Николая I. Мнение иностранцев было для нее куда дороже. Жалобы Барантов, которых подстрекали Бенкендорф и его приближенные, усиливали враждебное отношение к Лермонтову в кругах столичной аристократии. Распространялось мнение, что Лермонтов «дерзкий», «выскочка», «ядовитый», что он ведет себя «непозволительно».
Уже в наше время обнаружены документы, которые разоблачают зловещую роль в этом деле министра иностранных дел графа Нессельроде. Это они, Нессельроде и Бенкендорф, были лютыми врагами Пушкина и главными организаторами его убийства. Теперь выясняется, что они же были злейшими врагами Лермонтова и в подготовке его убийства играли точно такую же роль.
Эти материалы раскрывают гнуснейшее участие в травле Лермонтова французского посла де Баранта. Барант требовал удаления из Петербурга великого национального поэта России только на том основании, что его сын Эрнест желает совершать дипломатическую карьеру при русском дворе и ему будет неприятно и «опасно» находиться в одном городе с Лермонтовым.
Невозможно читать эти документы без чувства глубокого возмущения и горечи!
Наконец приговор был вынесен и утвержден: царь распорядился снова сослать Лермонтова на Кавказ, в армейский полк, воевавший в самом отдаленном и опасном пункте Кавказской линии. Как раз в те дни Николаю I стало известно, что Тенгинский пехотный полк оказался в бедственном положении и несет жесточайшие потери. Вот в этот-то полк он и решил отправить Лермонтова — почти на верную гибель.
Сохранилось предание, что перед отъездом из Петербурга Лермонтов заехал проститься к друзьям, в доме которых постоянно бывал начиная с 1838 года, — к Карамзиным. Из окна были видны весенние тучи, плывшие над Фонтанкой и деревьями Летнего сада. И будто бы тут же Лермонтов сочинил и прочел стихотворение «Тучи», заключавшее в себе иносказательный смысл, намекавший на личную и политическую судьбу опального автора.
Тучки небесные, вечные странники!
Степью лазурною, цепью жемчужною
Мчитесь вы, будто, как я же, изгнанники
С милого севера в сторону южную.
Что же вас гонит: судьбы ли решение?
Зависть ли тайная? злоба ль открытая?
Или на вас тяготит преступление?
Или друзей клевета ядовитая?
Нет, вам наскучили нивы бесплодные…
Чужды вам страсти и чужды страдания;
Вечно холодные, вечно свободные,
Нет у вас родины, нет вам изгнания.
8
В те самые дни, когда Лермонтов отправлялся в новую ссылку, в книжных лавках Петербурга появился роман «Герой нашего времени».
Книга расходилась с необычайной быстротой. Каждому хотелось знать, кого писатель назвал героем своего времени. Героям подражают, с героев берут пример…
Лермонтов представил в романе человека своего поколения, офицера, сосланного в кавказскую армию.
С огромным интересом следил читатель за судьбою Печорина.
Печорин умен, талантлив, блестяще образован. Он молод, красив, богат. А живет он без цели, без желаний, не зная счастья ни в любви, ни в дружбе. Лучшие годы его проходят в бездействии. Без пользы гибнут необъятные силы, которые он ощущает в своей душе. Мечты его о великих подвигах остаются мечтами. Он одинок и несчастлив. И людям, с которыми сталкивает его судьба, он несет только страдания и гибель.
Какая же болезнь состарила Печорина с юных лет? Отчего он не свершил великих подвигов, к которым стремился? Отчего втуне гибнут в нем исполинские силы?
Исполинские силы погибли в нем оттого, что он не знал, на что их направить. Он стремился к свершению подвигов, но подвиги не свершаются без цели.
Отчего же Печорин живет без цели? Отчего увядает в бездействии и старится без борьбы?
А живет он без цели и старится без борьбы оттого, что не видит цели жизни, не видит возможности борьбы.
В ранней юности Печорин был «готов любить весь мир»: его никто не хотел понять. И тогда он похоронил в глубине сердца лучшие свои чувства и привык равнодушно смотреть на страдания. Сначала он приходил в отчаяние от собственного бессилия, а потом привык ни во что не верить и ни на что не надеяться. Так превратился он, по его собственным словам, в нравственного калеку. И вот этого нравственного калеку Лермонтов назвал героем своего времени.
«Какой же это герой? — спрашивал себя читатель. — Да это же горькая насмешка!»
«Это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии», — отвечал на эти вопросы Лермонтов в предисловии к роману.
И читатель понимал, что Печорин — герой поколения 30-х годов — жертва общественного порядка. И что зло коренится не в нем, а в условиях российской жизни.
Эту мысль Лермонтова поняли не только читатели и критики, но и царь. В одном из своих личных писем он с нескрываемой злобой назвал «Героя нашего времени» — одну из самых гениальных книг во всей мировой литературе — «жалкой и отвратительной книгой», а Лермонтова — испорченным и неспособным писателем. И зная, что Лермонтова уже нет в Петербурге, что он снова отправился в ссылку, полную опасностей и лишений, послан почти на верную смерть, царь писал с угрожающей иронией: «Счастливого пути, господин Лермонтов!»
И дни Лермонтова были сочтены.
Он обречен был на ссылку до конца своих дней. Снова потянулись тряские дороги, замелькали подорожные столбы и раскинулся бесконечный горизонт.
В этом путешествии на лошадях через всю Россию Лермонтов наблюдал трагический контраст между блеском петербургских салонов и нищетой деревень, в которых после страшного неурожая 1839 года ели даже кровельную солому.
В кружках петербургской и московской молодежи тех лет шли споры об исторических судьбах России, о том, какова должна быть истинная любовь к отчизне. Отвергая крепостнический уклад, отрицая призывы сторонников старины вернуться к порядкам допетровской Руси, Лермонтов все яснее понимал, что его любовь — в любви к народу, к демократической России. Об этом он и говорит в своем удивительном стихотворении «Родина», образы которого зародились у него во время путешествия на Кавказ весною 1840 года. Теперь, когда знаешь, что открывалось взору поэта, по-иному читаются строки, в которых говорится об отраде, вызванной видом гумна и соломенной крыши!
Люблю отчизну я, но странною любовью!
Не победит ее рассудок мой.
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни темной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья.
Но я люблю — за что, не знаю сам —
Ее степей холодное молчанье,
Ее лесов безбрежных колыханье,
Разливы рек ее, подобные морям;
Проселочным путем люблю скакать в телеге
И, взором медленным пронзая ночи тень,
Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,
Дрожащие огни печальных деревень.
Люблю дымок спаленной жнивы,
В степи ночующий обоз
И на холме средь желтой нивы
Чету белеющих берез.
С отрадой, многим незнакомой,
Я вижу полное гумно,
Избу, покрытую соломой,
С резными ставнями окно…
В одном из писем 1841 года Белинский высказывал опасение, позволит ли цензура напечатать в журнале это патриотическое стихотворение: настолько отличалась любовь Лермонтова к родине, его народолюбие от официального патриотизма, утверждавшего самодержавие, православие и народность в ее националистическом смысле. Добролюбов писал, что Лермонтов, «умевши рано постичь недостатки современного общества, умел понять и то, что спасение от этого ложного пути находится только в народе»
[1055]. И доказательство этому видел в стихотворении «Родина», в котором Лермонтов, по его словам, «становится решительно выше всех предрассудков патриотизма и понимает любовь к отечеству истинно, свято и разумно».
