1936 год. Я полон энергии и надежд на успех. И приступаю к поискам (как можно предвидеть заранее!) ценнейшего литературного документа.
4
Начнем с родословия Анненковых. У Веры Ивановны и мужа ее Николая Николаевича — сын и четыре дочери. Сын — Михаил Николаевич, генерал, состоящий в свите царя, числящийся по Генеральному штабу. Он — строитель Закаспийской железной дороги. Покончил самоубийством в 1899 году. Все четыре дочери — фрейлины императорского двора. Одна — Нелидова, вторая — Голицына, третья — за русским посланником Кириллом Васильевичем Струве, живет в Токио, в Вашингтоне, в Гааге. Четвертая дочь — за известным французским историком русской литературы графом Мельхиором де Вогюэ: он — секретарь французского посольства в Петербурге.
Никого из них нет на свете.
А где третье поколение? — внуки и внучки Веры Ивановны: фрейлины Мария Михайловна и Вера Михайловна Анненковы, сын Струве и дочери — в замужестве Шевич, Мещерская, Орлова и Мумм? Дочь Голицыной — Галл? Где правнуки Анненковой?
Сведения о детях извлечены из «Родословного сборника», который составили Руммель и Голубцов
[354]. О внуках и правнуках, которых в сборнике нет (он выпущен в 1886 году!), — узнал от знаменитого генеалога Николая Петровича Чулкова, ныне покойного. Это он помог выяснить мне, кто какое имя носил и кто за кого вышел замуж.
Заполняю один за другим бланки адресных бюро — в Москве, в Ленинграде. Пишу фамилии: Шевич, Мещерский, Галл… Приблизительный возраст…
— Не проживают! Генеалогическая линия поисков ничего не дает. На данном этапе (конец 30-х годов) ее можно считать исчерпанной. Кто писал статью для «Нового времени»? Чье имя скрывают три звездочки — так называемый «астроним»?
Обращаюсь к Ивану Филипповичу Масанову — уникальному специалисту, составителю «Словаря псевдонимов».
Спрашивает, как расположены звездочки: так: ***; так: ***; так: ***; или, может быть, так: ***.
Объясняю: три подряд, так — ***!
Обещает прислать письмо.
Получаю справку: в 1902 году в «Новом времени» астроним*** никто из постоянных сотрудников под своими статьями не ставил. Некролог В. И. Анненковой написал человек для газеты «Новое время» чужой.
Беседую со старыми ленинградцами, которые знали сотрудников «Нового времени» — с В. Ф. Боцяновским, Н. А. Энгельгардтом… Не знают, кто мог подписаться под этой статьей, разговоров о записках Анненковой не помнят.
Значит, через автора статьи подойти к запискам тоже не удается: имя его неизвестно.
У Бухариной был брат — в свое время генеральный консул в Марселе, одесский градоначальник, женатый на сестре писателя Болеслава Маркевича. Выясняю: у него был сын — племянник Веры Ивановны, Михаил Николаевич, инженер-путеец, член совета министра путей сообщения, писавший «в драматической форме». Он умер в 1910 году. Но с ним, очевидно, линия обрывается — детей у него нет
[355].
Обращаюсь в архивы — нету! Ни в Пушкинском доме, ни в Ленинградском историческом архиве — он тогда назывался ЛОЦИА, ни в Московском литературном музее, ни в Библиотеке имени В. И. Ленина, ни в Государственном архиве феодально-крепостнической эпохи (ГАФКЭ), ни в Центральном государственном архиве Октябрьской революции (ЦГАОР), ни в Центральном государственном историческом архиве Москвы (ЦГИАМ), ни в Центральном государственном архиве древних актов (ЦГАДА). А главное — пришел в Рукописное отделение Государственной Публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина в Ленинграде, к Ивану Афанасьевичу Бычкову, который заведует отделением с 80-х годов — более полувека… Я ему:
— Иван Афанасьевич, у вас нету случайно записок Веры Ивановны Анненковой? Иван Афанасьевич, по обыкновению своему, схватив посетителя за руку, бежит, стуча каблучками, как ежик, маленький, скособоченный, подслеповатый, седенький, вокруг мраморного Нестора-летописца работы М. М. Антокольского, — и меня влечет за собой:
— Вас интересуют записки Веры Ивановны Анненковой, урожденной Бухариной?.. Как же, как же! Я знаю — интереснейшие записки! Общим числом пятнадцать тетрадей в белых бумажных обертках!.. Их у меня в отделении нет — не поступали ко мне…
И, выбросив мою руку из своей, дает понять, что аудиенция и консультация окончены.
Прошел, кажется, год, прежде чем я решился задать великому архивисту вопрос и пришел за этим к нему в отделение. Я все продумал и полагал, что очень тонко и политично наведу его на воспоминания об этих записках, о поступлении которых в рукописное отделение библиотеки он, по-видимому, просто забыл.
— Иван Афанасьевич, — начинаю издалека, — я однажды вас спрашивал…
— Про записки Веры Ивановны? — как же! — И, послушав любезно и даже слегка хитровато и понимая, к чему я клоню:
— Я был знаком с ней, она читала при мне свои мемуары, которые, кстати, написаны ею по-французски. Была очень интересная собеседница. И удаляется, гремя связкой ключей, столь тяжкой, что онато и есть отчасти причина его кособокости. Не успел уехать из Ленинграда, как в Читальном зале библиотеки получаю записку: «Прошу пожаловать в Отделение к 11 часам. И. Бычков».
— Могу показать вам материалы об этих записках, — сказал Иван Афанасьевич, крепко ухватив меня за руку и снова таща к летописцу. — Просмотрите письма Надежды Ивановны Мердер к Сергею Николаевичу Шубинскому. Переписка
Шубинского переплетена по годам, а письма Мердер читаются очень легко: Надежда Ивановна страдала «пляской святого Витта», не держала пера и печатала сама на «Ремингтоне». Я просмотрел и сделал закладки. Прошу садиться за стол. Я сейчас принесу…
И затопал маленькими шажками — любезный, подслеповатый, седенький, накренившийся несколько вправо — титан познаний, доброжелательства, дружелюбия, щедрости, точный, обязательный, четкий. Отец его, А. Ф. Бычков, принял заведование отделением в 1844 году. Сын, сменивший его, умер в 1944 году, пережив блокаду, каждодневно приходя на работу! Сто лет работы на одном месте — двоих!
Он возвращается, хитровато-радушный, таща пять или шесть толстенных томов в кожаных переплетах с закладками:
— Желаю вам обнаружить записки Веры Ивановны!
Подождал за плечом, покуда я начал читать, и поспешил к своему месту возле окна за огромным длиннейшим столом.
5
Вера Ивановна доживала свой век в Петербурге, на Гагаринской набережной, теряя постепенно связи с эпохами и людьми. Сверстники умерли. Уходило уже младшее поколение. Надвигался XX век. С ним у старухи не было ничего общего. По собственному ее признанию, она не жила — она при жизни только присутствовала.
