А ясность ума, память, искусство увлекательного рассказа — все было прежнее. Ушло время. Не было собеседников. Слушали с уважением и с интересом — воспринимали, как далекое и чужое, то, что для нее по-прежнему было живым.
Тут представили ей Надежду Ивановну Мердер — шестидесятилетнюю даму, писательницу, выступавшую на страницах либеральных и консервативных журналов под псевдонимом «Н. Северин». В последнее время она стала усердно сотрудничать в «Историческом вестнике», который редактировал Сергей Николаевич Шубинский, Мердер с ним подружилась. Жила литературным трудом — писала исторические и бытовые романы, драмы, очерки и статьи.
Ее отец — отставной военный и богатый помещик Свечин, овдовев, отдал ее на воспитание свояченице Вере Николаевне Воейковой, дочери писателя и художника, свояка Г. Р. Державина, Николая Александровича Львова. Патриархальная дворянская старина радовала сердце Мердер, составляла ее идеал. Но, вступив в жизнь в 60-е годы, даже она испытала влияние времени — дружила с Ольгой Сократовной, с которой вместе училась в Саратове, знавала самого Чернышевского. С мужем — Мердером — рассталась в двадцать шесть лет и сама, без чьей-либо помощи, воспитала сына, который служил теперь в Петербургской конторе российского банка.
Трудная жизнь, болезнь, недостаток средств утомили ее и рано состарили. Но духовные интересы не угасали. И живее всего был интерес к отошедшим эпохам. Знакомство с Анненковой, воспоминания умной старухи, живые характеристики ее увлекли. Интерес, который выказывала Мердер, воодушевлял талантливую рассказчицу. Весною 1900 года Вера Ивановна выразила желание, чтобы Надежда Ивановна Мердер ехала с нею в харьковское имение Боброво.
Обширный дом, запущенный старый парк, огромная библиотека, которую собирали несколько поколений русских людей, привели старую журналистку в состояние душевного покоя. С помощью «барышень Анненковых» — внучек Веры Ивановны — она стала разбирать семейный архив. Переписка Бухарина с Аракчеевым, Анненкова с виднейшими военными деятелями 20–60-х годов, влюбленные письма Александра Тургенева к семнадцатилетней Вере Ивановне заинтересовали ее. А тут еще Анненкова предложила, что будет вслух читать ей воспоминания.
«Она пишет и про Пушкина, с которым была коротко знакома, и про Жуковского. Ну, про всех, одним словом, — сообщает Мердер Шубинскому в Петербург, перечисляя вслед за тем имена Паскевича, Горчакова, Волконского, Меньшикова, Адлерберга и Чернышева и других, со многими из которых ее муж находился в долголетней вражде. — Интересны подробности… про декабристов… Но еще интереснее рассказы, которыми она сопровождает свое чтение, и письма, подтверждающие ее слова»
[356].
Мердер приходит в голову перевести хотя бы в извлечениях на русский язык эти записки и напечатать их в «Историческом вестнике».
«Но вот беда, — жалуется Мердер на Анненкову, — она хочет отдать свои записки не тем двум внучкам, которые с нею живут и страстно интересуются архивом, а одному из своих внуков, Струве, мальчику, воспитанному за границей и который путного из всего этого не сделает…»
[357]
Шубинский предложение Мердер одобрил. И она берется за перевод. Запомним, — это будет иметь значение в дальнейшем, — что пишет она на машинке.
«Посылаю вам все, что мне удалось уже сделать, — сообщает она в том же письме редактору „Исторического вестника“. — Крайне интересно, чтоб то, что я вам посылаю, появилось как отрывок в вашем журнале и как можно скорее, пока старуха еще жива»
[358].
Сын Мердер получил назначение в Варшаву. Она должна ехать за ним. Но Анненкова так приучила себя к мысли увидеть эти записки в печати при своей жизни, что готова одолжить оригинал даже в Варшаву: пусть переводит. А пока что Мердер высылает Шубинскому пятую часть записок…
[359]
Нет, Анненкова заколебалась. Хочет отложить решение вопроса до возвращения своего в Петербург. Ей следует посоветоваться с дочерьми. Она уже говорит, что лучше печатать после смерти ее. «Но по всему видно, — сердится Мердер в письме, — что ей хотелось бы, чтобы это было при ней». «Перевод мой я дарю внучкам Марье Михайловне и Вере Михайловне Анненковым, — продолжает она, — и сделаю так, чтобы он находился у вас весь сполна»
[360].
В Варшаве Мердер усердно продолжает заниматься этой работой и с первою же оказией посылает Шубинскому 175 страниц, а именно: «последние главы первой части, до 1848 года, и „Киев“, — воспоминания 1864 года»
[361].
«Многоуважаемый Сергей Николаевич, — пишет она, — завтра посылаю вам почтой рукопись, листов будет на десять печатных… Как я вам писала, мне остается перевести только самый конец да еще несколько глав от 1845-го до 1863 года»
[362].
Значит, про Пушкина, про Лермонтова, про детство, про юность Бухариной Мердер перевела!
А еще через три недели сообщает, что, кончив работу, доставит оригинал внучкам Анненковым, а перевод ему — Сергею Николаевичу Шубинскому
[363].
Делая перевод без предварительной рукописи — прямо печатая на машинке, — Мердер исправила и перебелила его. Это — два экземпляра. Один послала Шубинскому. Три. Один подарила внучкам — Вере и Марье Михайловнам Анненковым. Это — четыре!
Далее наступает большой перерыв. В письмах Мердер к Шубинскому о записках «старушки» нет ни одного слова. Разговоры о них возобновляются два года спустя. Анненкова перенесла болезнь, которой даже подыскала название: «временное отсутствие». Это уже 1902 год. Февраль
[364]. А 16 апреля бедная Вера Ивановна «потеряла надежду, что ей позволят напечатать ее воспоминания»
[365]. Дочери — фрейлина Нелидова и графиня де Вогюэ категорически запретили Мердер настаивать на этом и дали понять ей, что ее разговоры пагубно отразились на здоровье их матери. «Ее держат, как заключенную, — жалуется Мердер Шубинскому, — не оставляют подолгу с теми, кого она любит, и она сама сознавалась мне, что должна принимать особенные меры, чтобы отсылать письма, кому ей хочется. Какой ужас, дожить до девяноста лет, оставаясь в полной памяти и имея возможность сознавать всю мерзость окружающей жизни»
[366], — пишет Мердер в отместку за те упреки, которыми осыпали ее Вогюэ и Нелидова.
