— Ну еще бы: Петра и Никиту. Давайте я запишу вам адрес. «Рю Клод Дэкаэн… доктор Пьер Стрюве…» На всякий случай и телефон, если попадете в Париж — сможете ему позвонить… Впрочем, зачем вам адрес и телефон, когда есть возможность поговорить с Петром Алексеевичем лично. Он — крупный хирург, прибыл в Москву на Онкологический конгресс и живет сейчас в «Ленинградской» гостинице. Между прочим, сегодня он, кажется, уезжает. Позвоните ему — вы успеете выяснить все вопросы. А я как раз направлялся в Иностранную комиссию Союза писателей. Рассказываю там.
— Зачем звонить, — говорят, — поезжайте немедленно. Пропу́стите случай.
Ожидаю в холле на этаже. Господин Стрюве́ еще не пришел.
Наконец появляется — приятной внешности, невысокий, неторопливый, обстоятельный, лет под сорок, со светлой русской бородкой чеховского фасона.
Называю себя. Здоровается очень приветливо. Оказывается, даже читал мою книжку.
— Неужели, — удивляется он, — мы тоже становимся персонажами ваших историй?
— Это будет зависеть от вас.
— В чем же дело?
— Была такая Вера Ивановна Анненкова…
— Бабка моей двоюродной тетушки, урожденной Струве, — уточняет Петр Алексеевич.
— После нее остались интереснейшие записки…
— Знаю. То есть я их не читал, но знаю, что они существуют.
— Существовали… Она завещала их своему внуку Борису Струве.
— Борису Кирилловичу? Это мой дядя, вернее, двоюродный брат моего деда… Но ведь он… давно умер.
— Он умер в двенадцатом году?
— Да, совершенно верно.
— А куда же делись записки?
— Об этом лучше всего могла бы сказать Мария Кирилловна Шевич. — Мария Кирилловна?
— Именно. Это родная сестра Бориса Кириллыча — моя тетка.
— Простите… а разве Мария Кирилловна…
— Жива в высшей степени! Бодра, обладает незаурядной памятью, несмотря на преклонный возраст, сохранила живой интерес ко всему… Я спрошу у нее. И почти убежден, что вы получите эти записки. Если только они уцелели и принадлежат действительно ей, я вышлю их вам с ближайшею почтой!.. На всякий случай давайте я запишу все это и справлюсь…
— У внучек Веры Ивановны — Анненковых, — продолжаю я свою песню, — был русский перевод извлечений из этих записок…
— Понимаю: речь идет о двоюродных сестрах Марьи Кирилловны… Вернее, может идти об одной: Марья Михайловна умерла, если не ошибаюсь, в сорок втором году. Что касается Веры Михайловны, то она, насколько я знаю, более или менее утеряла рассудок, и думаю, разговор с ней вряд ли к чему-нибудь приведет. Впрочем, по приезде в Париж я выясню все, что интересует вас, и тотчас сообщу.
— Буду вам очень обязан. Через несколько времени получаю письмо: «Имел сегодня длинный телефонный разговор с Марьей
Кирилловной Шевич, из которого выяснил:
1. Французский оригинал воспоминаний В. И. Анненковой остался в России. Борис Кириллович Струве скончался не за границей, как вы предполагали, а в Петербурге, в 1912 году. Рукопись воспоминаний была помещена его старшей сестрой, Верой Кирилловной Мещерской, в сейф. Что касается точного местонахождения сейфа, Мария Кирилловна точных данных не имеет, но как будто существуют только три возможности:
а) Государственный банк. Самое вероятное местонахождение. б) Международный банк. в) Сейф Елены Кирилловны Струве (в замужестве Орловой), на Галерной, 75.
2. Об извлечениях на русском языке М. К. Шевич никогда не слыхала. Боюсь, что розыск сейфа будет более чем трудной задачей, т. к. 45 лет тому назад с сейфами обращались не очень бережно».
Кладу письмо — снимаю с полки описание фондов Центрального государственного исторического архива СССР в Ленинграде. Открываю на слово «Банки».
Неплохо! Около двухсот тысяч единиц хранения в разделе «Государственный банк», около ста тысяч в разделе «Международный банк», а кроме того, частные банки…
Лечу в Ленинград. Прошу разрешения ознакомиться с описью материалов, извлеченных из банковских сейфов в 1917–1918 году. Ищу французский оригинал записок — оригиналато я не искал!..
Нет оригинала.
Собирали работников ленинградских архивов, рассказываю, жалуюсь, призываю помочь…
Нету!
Вернулся в Москву — на столе письмо из Парижа. От Струве!
«На днях навестил Веру Михайловну Анненкову. Она доживает свой век в старческом доме под Парижем — ветхая и совсем больная старушка. Соображает она весьма худо. Рукописи у нее нет, но… может быть, и была. Одна наша общая знакомая помнит, как несколько лет назад Вера Михайловна предлагала ей прочесть воспоминания бабушки. Это чтение так никогда и не состоялось. В то время она жила на собственной квартире в Париже. В старческий дом она переехала приблизительно три года назад. По всей вероятности, все ее бумаги перешли к одному из ее племянников. Может быть, среди них находился русский перевод мемуаров… Не кажется ли Вам забавным, что Вы ищете французский оригинал в России, тогда как я во Франции ищу его русский перевод?!»
«Вы ищете»!.. А я даже не знаю, как приступить к поискам. Хоть и уверен, что записки лежат где-нибудь без движения. И кто-то знает о них, но не имеет представления ни о том, что они нужны мне, ни о том, что написано в них.
Решаю рассказать по телевидению эту историю, а по ходу передачи спросить: «Не знает ли кто-нибудь из вас, товарищи телезрители, о судьбе этих записок?»
Однажды я уже обратился за помощью к телезрителям, получил двадцать шесть советов — по телефону и в письмах, и следы человека, которого искал четырнадцать лет, нашел в один день.
Звоню редактору Литературно-драматического вещания Наталье Николаевне Успенской.
— Сколько времени понадобится вам для рассказа? — спрашивает она, уже согласившись.
— Точно не знаю. Сегодня встречаюсь с читателями и сотрудниками Исторической библиотеки и, рассказывая им эту историю, буду глядеть на часы. А завтра сообщу.
Приехал в библиотеку. Начинаю рассказывать… Еще не кончил — директор, рядом со мной сидящий, кладет на стол развернутую записку:
«Не уходите, я знаю, где мемуары Анненковой».
Встреча окончилась — знакомят: Шифра Абрамовна Богина´ — лет тридцати с небольшим, очень скромная, очень интеллигентная.
— Эти записки в ЦГАДА. — говорит она, взволнованная не меньше меня. — Я работала там по договору — обрабатывала документы из сборных личных фондов самого разного времени. И несколько лет назад описала рукопись Анненковой. Она жена генерала? Французская рукопись?.. Там!
В ЦГАДА?! В архиве древних актов, где хранятся столбцы времен Ивана Грозного и Алексея Михайловича?! Куда я ходил много раз — в 30-х годах и в 40-х! Хотя там их и быть не могло и ходить туда было незачем. А ходил! В последний раз, кажется, в 51-м году! Непостижимы судьбы архивные! Кто мог подумать!
