Книга Новиков-Прибой, страница 48. Автор книги Людмила Анисарова

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Новиков-Прибой»

Cтраница 48

Работа на санитарных поездах на продолжительное время отвлекла Новикова-Прибоя и от революционной, и от литературной деятельности.


Октябрь 1917 года. Обычно в биографиях советских писателей прописывалась стандартная фраза: «принял социалистическую революцию». Бывали оговорки. Например, про Есенина: «но по-своему, с крестьянским уклоном».

Во всех воспоминаниях о Новикове-Прибое октябрь 1917 года удивительным образом замалчивается. Как будто его не было. Чёрная дыра. Сразу — 1918 год, когда Новиков-Прибой попадает на Алтай.

Между тем в самые горячие дни Алексей Силыч находился в Петрограде. Правда, что делал он именно 25 октября 1917 года, — мы не знаем. Однако известно, что в ноябре А. С. Новиков баллотировался в Учредительное собрание от Тамбовской губернии по списку эсеров, но не был избран.

30 ноября 1917 года в газете «Земля и воля» был опубликован очерк Новикова-Прибоя «Озверели». Автор рассказывает о том, как жители деревни Кажлодка Спасского уезда Тамбовской губернии, намучившись от дезертиров-грабителей, поймав их, устраивают самосуд: избивают до смерти и полусмерти, а затем сжигают. Подробно рассказав об этой страшной казни, автор пишет: «Неслыханная война, которую мы ведём четвёртый год, эта ужасная кровавая бойня, очевидно, не могла не отразиться на человеческой психике. Люди окончательно озверели, точно отравленные ядом жестокости и насилия. Страшно становится жить».

В это же время Новиков-Прибой начал писать очерк «О погромах», в котором рассказывает, как в Салтыковской волости Тамбовской губернии крестьяне, разбив винокуренный завод князя Гагарина, растащили оттуда более десяти тысяч вёдер спирта: «Народ, забросив все свои работы по хозяйству, с жадностью набросился на дьявольское зелье». В результате этого погрома погибло около семидесяти человек, «опившихся спиртом».

Очевидно, этот неопубликованный очерк лёг в основу рассказа «Вековая тяжба», который будет написан позже, в 1922 году.

С 26 ноября по 10 декабря 1917 года в Петрограде проходил 2-й Всероссийский крестьянский съезд, на котором А. С. Новиков представлял партию эсеров. И уже 12 декабря газета «Земля и воля» опубликовала начало его записок «На крестьянском съезде», а 17 декабря — их продолжение.

С того момента статья «На крестьянском съезде» нигде никогда не упоминалась. И только в 1990 году кандидат исторических наук В. Лавров опубликовал её в «Правде», сопроводив необходимыми комментариями. Он пишет: «А. С. Новиков-Прибой предстаёт прежде всего российским интеллигентом из крестьян, писателем, следующим гуманистической и реалистической традиции классической русской литературы, человеком, глубоко переживающим за судьбу своей родины и своего народа».

В очерке «На крестьянском съезде» подробнейшим образом рассказывается о происходящих событиях:

«В Городской думе, где собрался крестьянский съезд, полно людей. Съехались сюда представители и от фронта, и со всей необъятной Руси — в серых шинелях, в поддёвках, в зипунах. Колыхаясь, клубятся в зале облака табачного дыма, но кажется, что это с улицы забрался сюда одурманивающий туман, отравив людей ядом ненависти друг к другу, помутив сознание. Весь зал разделился на две враждебные половины: справа сидят социалисты-революционеры центра и беспартийные, большею частью приехавшие от сёл и деревень; слева — большевики, максималисты, левые эсеры, явившиеся от военных организаций. Между той и другой половиной идёт непримиримая борьба. Когда одна сторона шумно рукоплещет своему оратору, другая — сильно негодует, поднимая свист, грозясь кулаками.

— Да здравствует Учредительное собрание! — кричат одни.

— Да здравствуют Советы! — неистово вопят другие.

Лица у всех возбуждены, глаза горят нескрываемой злобой.

Иногда кажется, что вот-вот одни пойдут стеною на других и кончится всё это всеобщей кровавой свалкой».

Этот сумбур продолжается несколько дней, «пока съезд окончательно не раскололся на две половины, из которых каждая стала заседать отдельно».

Писателя больше всего интересуют «кулуары, коридоры, ибо здесь высказываются все, никогда не стесняясь, здесь скорее можно уловить настроение массы». Вот одна из зарисовок:

«— Чёрт знает, что происходит! — собрав вокруг себя несколько человек, возмущается пожилой крестьянин, одетый в простую деревенскую шубу. — Люди столько лет боролись за Учредительное собрание, гибли за него по тюрьмам, в ссылке, гибли на виселицах и на-ка вот… Не надо, говорят, Учредительного собрания. Дай им Советы. В программе у тех же большевиков сказано, что выборы должны быть прямые. А как в Советы выбираются? Скажу про себя: меня сначала выбрали из деревни в волость, из волости в уезд, а уезд уже послал меня сюда. Выходит, вроде как по трём лестницам взбирался я на съезд. В той же программе говорится: должна быть одна палата. А тут что получается? Совет Рабочих, Совет Солдатских, Совет Крестьянских Депутатов. Трёхэтажная палата! Сам Ленин сказал, что Учредительное собрание создано у нас по самому лучшему избирательному закону. И вдруг ставят его ниже Советов, ниже этой трёхэтажной палаты, в которую нужно взобраться по трём избирательным лестницам! Советы — это наскоро сколоченные бараки, а Учредительное собрание — это дворец, одна красота.

— Вы, товарищ, не из кулаков будете? — обращается к крестьянину солдат-большевик».

В столовой на Фонтанке, где кормят депутатов, споры продолжаются:

«Один молодой человек, вихрастый, без передних зубов, в кургузом пиджаке, размахивая руками, рассуждает:

— Буржуазное правительство Керенского восемь месяцев морочило нам голову насчёт войны. А большевики сразу заключили перемирие.

— Для того только, чтобы начать войну на внутреннем фронте, — возражают ему противники».

За другим столом толкуют об ином:

«— Для меня и социалисты-революционеры, и меньшевики — тоже не враги, — повествует один худой прыщеватый солдат. — Они, можно сказать, тоже для народа, но очень медленно, наподобие безумного солдата, на костылях ковыляют. Не угнаться им за большевиками…

— Ещё бы, — отвечают ему. — Большевики на все четыре ноги подкованы. А сам Ленин — скачет выше леса стоячего, чуть пониже облака ходячего».

По возвращении в лазарет, превращенный в общежитие для депутатов, спорят везде: в ожидании кипятка, на лестницах, в коридорах, в уборных:

«Развязался человеческий язык, отверзлись уста, и полились потоки слов, иногда умных и метких, больше глупых и бездарных. И никак не могут обойтись без дурной брани, без того, чтобы не обидеть друг друга.

— Эх, осатанел народ, беда! — жалуется мне крестьянин, мой земляк.

В нашей камере сосед мой по койке, сибиряк, здоровый, рослый молодец возмущается:

— А главное — весь ужас в том, что для людей ничего не осталось святого. Плюют на всё. Благородное и подлое сваливают в один куль. Лучшие борцы за свободу — Плеханов, Брешковская, честные писатели — Горький, Короленко, гордость нашей литературы, объявляются народными врагами, контрреволюционерами. И кто это говорит? Какой-нибудь мартовский социалист-сопляк! Тьфу! Хочет учить гнилой Запад, а сами прогнили насквозь, разложились. Нет, нам, сибирякам, нечего здесь делать. Надо уезжать. Свои порядки будем заводить, свои законы. А вы пока беситесь здесь».

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация