Книга Новиков-Прибой, страница 79. Автор книги Людмила Анисарова

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Новиков-Прибой»

Cтраница 79

Совслужащим стал и Ларионов. Сначала он служил в Упрснабе северо-западных областей, позже — в Поверочном институте Главной палаты мер и весов СССР, затем на протяжении шести лет в Сейсмологическом институте Академии наук СССР.

В середине 1930-х кто-то, пишет Черкашин, припомнил ему офицерские погоны, и Ларионов остался без работы. На его попечении были мать, больная жена, пятилетний сын и престарелая нянька. В эти «немыслимо трудные годы, когда деньги приходилось рассчитывать даже на трамвайную поездку, когда покупка пирожного для больного сына образовывала в семейном бюджете ощутимую брешь», Ларионов занялся литературным трудом. Он писал «Аварии царского флота» и ежевечерне по старой штурманской привычке заполнял «вахтенный журнал» — дневник своей нелёгкой сухопутной жизни. Вот одна из тех дневниковых исповедей: «Приход революции не был для меня неожиданностью. Мой путь до семнадцатого года был покрыт большими терниями. Трудное детство. Ранняя потеря отца. Цусима. Раны. Плен. Пять лет лечения. После плена следствие и суд над Небогатовым. Бедствование без денег. Меня никто не тянул. Всей карьерой обязан сам себе. Но подлостей не делал и подлизыванием не страдал. В 1916 году к 1 декабря заплатил все долги и 5 декабря попал в капитаны 1-го ранга. С 1917 по 1935 год я честно служил и работал, испытывал много лишений, и холод, и голод. Временами работал день и ночь. Высшей радостью были достижения Союза. Только социализм мог их дать. С точки зрения морской: освоение Арктики — мечта отца и моя, флот, поставленный на исключительную высоту».

Черкашин пишет:

«…только в 1937 году потомственный моряк смог снова связать свою судьбу с военным флотом: ему предложили принять участие в создании музея РККФ. И хотя Ларионов считался обыкновенным совслужащим, он с превеликой радостью облачился в белый китель и беловерхую фуражку, сохранённые с незапамятных времён…

Была у него в те сухопутные годы великая отрада — дружба с Новиковым-Прибоем…»

Отдельная глава в книге Черкашина «Взрыв корабля» посвящена Новикову-Прибою и называется «Пометки на полях „Цусимы“». Современный писатель, свободный от каких-либо идеологических пут, человек, не просто чрезвычайно сведущий в морском деле, а настоящий моряк-подводник, Николай Черкашин даёт высочайшую оценку роману Новикова-Прибоя «Цусима». И, думается, это дорогого стоит именно в наше время. И поэтому хочется цитировать без сокращений и купюр. Итак, читаем Черкашина:

«„Цусиму“ заметили не только в нашей стране, но и за рубежом. Даже обычно ядовитые белоэмигрантские морские журналы невольно отметили. „Бесспорная ценность этого произведения, — писал в Праге бывший сослуживец баталера Новикова по „Орлу“ князь Я. Туманов, — в том, что оно единственное, написанное не обитателем офицерской кают-компании, а человеком, проделавшим знаменитый поход в командном кубрике и носившим в то время матросскую фуражку с ленточкой… Хорошим литературным русским языком автор живо и красочно описывает незабываемый поход Второй эскадры от Кронштадта до Цусимы… Книгу эту следует прочесть всем морским офицерам. Это человеческий документ, написанный искренне и правдиво“.

Книги — как факелы. Одни еле чадят, другие ярко пылают. Тут всё от того, чем заправлен этот светоч, — правдой, талантом, гуманизмом… „Цусима“ — из того редкого разряда книг, что не только светят, но и греют. Она, как добрый костерок, собирала вокруг себя людей, объединяла их, связывала, роднила… Участники похода Тихоокеанских эскадр — а их, уцелевших, насчитывалось в тридцатые годы несколько тысяч, разбросанных по всей бескрайней стране, — стали искать друг друга, списываться, съезжаться… Старые моряки как бы воспрянули духом. В романе развертывалась ярчайшая панорама матросского мужества. Впервые к ним, комендорам, кочегарам, гальванёрам, минёрам, сигнальщикам, машинистам, рулевым злосчастных эскадр, применялось слово „герой“. И если раньше они стыдились того, что были цусимцами, то с выходом „Цусимы“ на них стали смотреть иными глазами. Их, седоусых, изрубленных осколками японских снарядов, наглотавшихся ядовитых газов шимозы, но стоявших в своих рубках, погребах и башнях до последнего выстрела последнего уцелевшего орудия, стали приглашать в школы, в цехи, на корабли, в библиотеки, стали слушать их рассказы, стали печатать их воспоминания.

Книга Новикова-Прибоя обернулась для них как бы свидетельством о реабилитации. Они писали Алексею Силычу благодарственные письма, они приезжали к нему в Москву на квартиру в Кисловском переулке, чтобы пожать руку, потолковать о пережитом, поделиться памятью… Они увидели в своём Силыче нового флагмана и порой обращались к нему даже с житейскими просьбами. Жилище писателя превратилось в своего рода штаб-квартиру ветеранов всех двух тихоокеанских эскадр».

«К этому матросскому костерку, — пишет Черкашин, — потянулись и бывшие офицеры-цусимцы. Не все, разумеется, лишь те, с кого жизнь сбила сословный гонор, заставила по-новому взглянуть на мир. Первыми откликнулись соплаватели по „Орлу“ — корабельный инженер В. П. Костенко, бывший старший офицер К. Л. Шведе (в романе он назван Сидоровым), бывший младший штурман лейтенант Ларионов. Много интересного об отряде крейсеров смог рассказать Новикову-Прибою и младший артиллерист „Олега“ Домерщиков (личность и судьба Домерщикова — предмет отдельного исследования Черкашина. — Л. А.). Все они не раз бывали в квартире писателя на Кисловке. Алексей Силыч по-особому дорожил их дружбой. Они, бывшие офицеры, как бы приоткрывали ему те двери, в которые баталер Новиков не был вхож: двери кают-компаний и флагманских салонов, штурманских и боевых рубок. Безусловно, это расширяло панораму романа, делало её полнее, объёмнее… Кроме того, они консультировали его как специалисты в области морской тактики, артиллерии, навигации, корабельной техники, помогали заметить неточности и исправить их».

Черкашин рассказывает о том, как держал в руках томики «Цусимы» самого первого издания. Новиков-Прибой прислал их в Ленинград Ларионову, чтобы тот прочитал строгим глазом. Судя по заметкам на полях, чтение было и строгим, и доброжелательным. Почти все ларионовские поправки автор учёл в последующих изданиях. Потом в предисловии Новиков-Прибой напишет: «Я мобилизовал себе на помощь участников цусимского боя. С одним я вёл переписку, с другим неоднократно беседовал лично, вспоминая давно минувшие переживания и обсуждая каждую мелочь со всех сторон. Таким образом, собранный мною цусимский материал постепенно обогащался всё новыми данными. В этом отношении особенно большую пользу оказали мне следующие лица: корабельный инженер В. П. Костенко, Л. В. Ларионов, боцман М. И. Воеводин, старший сигнальщик В. И. Зефиров и другие».


И снова читаем Черкашина:

«Тут надо заметить вот что: отношения именитого писателя со своими бывшими начальниками были по-мужски прямыми, без панибратства и снисходительности. Да, они все прекрасно понимали, что некогда нижний чин стоит теперь на социальной лестнице неизмеримо выше каждого из них, и всё же обращались к нему без заискивания, без горечи ущемлённой гордыни. Они писали ему просто и уважительно, как все: „Дорогой Силыч!..“ Силыч тоже не льстил однопоходникам, героям романа, держась правила: дружба дружбой, а правда правдой. Он ничего не менял в своей матросской памяти в угоду добрознакомству. И в тексте тоже ничего не менял. Наверное, бывшему старшему офицеру Шведе (в „Цусиме“ — Сидорову) не очень-то было приятно читать о себе такие строки: „Старший офицер у нас… танцор и дамский сердцегрыз, каких мало. Вид имеет грозный… а никто его не боится…“ Однако у Константина Леопольдовича хватило понимания и достоинства, чтобы не впадать в амбициозность, их переписка и встречи продолжались как ни в чём не бывало».

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация