Не о том ли вспоминал Павел Михайлович Третьяков, направляясь в октябре 1852 года в Петербург вместе с любимым всей семьей Третьяковых старым кассиром Василием Васильевичем Протопоповым?
Появлялись и исчезали за окном заснеженные деревеньки, перелески. Постукивали на стыках рельсов колеса вагона. Раскачивался фонарь над головой. Нарушал беседу пассажиров резкий гудок паровоза.
Все-таки преславное это дело — оторваться от конторы, дома, опеки маменьки и нырнуть в неизвестное: совершить давно задуманную поездку в столицу.
Можно же позволить себе прекратить на время стучать костяшками счётов, отложить в сторону конторские книги.
«Милая, дорогая, бесценная маменька! После 22-часового вояжа наконец я в Петербурге! Наконец я там, где давно желал быть! Там, где могу отдохнуть от трудов и забот мирских, потому что я здесь свободен, свободен, как птица (только никак не поэтическая)… Ну да что об этом говорить, лучше сказать вкратце о моем путешествии.
От станции Московской до Петербургской — устроено все как сама дорога, так машины, вагоны, дорожные гостиницы и пр<очее> в лучшем виде, и если бы не зябли мои ноженьки, то был бы совершенно доволен», — писал Павел Третьяков по прибытии в Петербург, 14 октября 1852 года.
Зимняя, морозная выдалась пора. Дул ледяной ветер, гнал поземку по земле. Приходилось идти боком, укрыв лицо воротником шубы.
Как завороженный, отогреваясь в номере гостиницы, смотрел он в окно на Невский. Мимо, в несколько рядов в каждую сторону, непрерывным потоком неслись экипажи. И холеные петербургские извозчики (не чета московским захудалым ванькам), и чиновничьи коляски, и придворные кареты с ливрейными лакеями в треуголках, и шикарные собственные выезды…
Молодой московский купец всецело предался наблюдениям и впечатлениям. А в Петербурге было отчего сойти с ума. Одни театры чего стоили.
«Театр! Что за театры здесь. Что за артистические таланты, музыка и пр<очее>. Я видел Каратыгина, Мартынова, Самойлову (2-ю) и Орлову; кроме этих знаменитых артистов здесь превосходные актеры: Максимов, Григорьев, Самойлова (1-я), Читау, Сосницкая, Дюр и пр<очие>…
Орлова! Ваша любимица Орлова очаровала меня! Она, кажется, усовершенствовалась еще более. Эта умная актриса победила петербургскую публику: те, которые не любили ее, смеялись над ней, — теперь все рукоплещут без изъятия.
О Самойловой уж и говорить нечего», — сообщал он маменьке на пятый день пребывания в Санкт-Петербурге.
Нет, недаром стремился он сюда. Не зря целый год готовился к поездке.
Сколько слыхивал он о Каратыгине, о любимце петербуржцев Александре Евстафьевиче Мартынове, с появлением которых остроумие, веселость, смех воцарялись на сцене.
Мартынов так привлекал публику, что его зачастую ставили на самые ничтожные роли для приманки и хорошего сбора. «Юмор его мимики, — свидетельствовал художник П. П. Соколов, — был настолько гениальным, что самая слабая пьеса, только благодаря его участию в ней, не сходила со сцены».
В одном из спектаклей он играл подвыпившего старенького чиновника, повторявшего всего шесть слов: «Ах, беда моя, много выпил я», — а театр покатывался со смеху.
Играл он и драматические роли, да так, что заставлял плакать зал, как заставлял всех смеяться в веселых комедиях.
Рассказывали, император Николай Павлович, несмотря на свою серьезность, нередко увлекался его игрою и очень часто специально ради него ездил в театр. Однажды, когда Мартынов очень распотешил государя, тот приказал позвать его и вышел в аванзалу. В ложе сидел министр двора князь П. М. Волконский.
— Ну, пожалуйста, Мартынов, — сказал государь, — нас никто здесь не видит, представь меня, говорят, ты это замечательно хорошо делаешь.
Мартынов не задумался ни на минуту, а отступив на шаг, поднял голову и, заложив руки назад, как это часто делал государь, сказал голосом, очень похожим на государев:
— Волконский, прибавь к жалованью, которое получает Мартынов, тысячу рублей.
— Угадал! — вскричал государь. — Я только что хотел это сделать.
И Мартынов с этого вечера стал получать прибавку.
Да можно ли, зная о таких людях, не любить театр?
За две недели пребывания в Санкт-Петербурге Павел Михайлович поставил целью побывать на четырнадцати спектаклях. Билеты были куплены загодя.
Он даже продлил пребывание в Северной столице на четыре дня, чтобы выполнить задуманную программу. Именно на четыре дня в связи с кончиной герцога Лейхтенбергского были отменены в городе театральные постановки. («В промедлении против моего назначения нескольких дней не я виноват, а покойный герцог Лейхтенбергский (упокой, Господи, его душу: человек, говорят, был добрый), а как — сейчас объясню Вам, — писал Павел Михайлович маменьке 29 октября. — Я имею странный характер и, если что предположу, стараюсь исполнить. Отправляясь в Петербург, я предположил прожить в нем две недели и непременно быть в 14-и театральных спектаклях; по случаю траура театры были закрыты четыре дня, а потому вместо 14 я намерен прожить здесь 18 дней».)
Зная характер маменьки, ее требовательность к делу, он спешил успокоить ее: «…если что для меня накопилось, не беспокойтесь, все сделаю».
Ах, маменьки, маменьки, кого ж, как не вас, и любить нам в этом мире! Кто ж, как не вы, поймет, что ничто, ничто не способно испортить сына вашего в далеком, холодном, расчетливом городе. («Я знаю: Вы имеете хотя небольшое, но все-таки сомнение: не испортился бы я в П<етер>бурге? Не беспокойтесь! Здесь так холодно, что не только я, но и никакие съестные припасы не могут испортиться».)
Побывал он и в итальянской опере, осмотрел Казанский собор, Пассаж, ознакомился с художественным собранием Эрмитажа. Дважды посетил Академию художеств. В один из дней заглянул в Публичную библиотеку, где его поразил огромный читальный зал, с потолка до полу уставленный полками с книгами. За длинными рядами столов сидели занимающиеся в библиотеке посетители, и, несмотря на большое число их, тишина там царила полная. Полы устланы коврами, совершенно заглушавшими и без того осторожные шаги проходящих по залу.
Павлу Михайловичу удалось найти в каталогах библиотеки несколько интересующих его книг.
Круг интересов П. Третьякова был необычайно широк в те годы, о чем свидетельствуют его краткие заметки о поездке в Петербург. Так, например, любопытство привело его в Горный музей, на представление в цирке. Отстоял службу в церкви Благовещения. Посетил Румянцевский музеум и частную художественную выставку-распродажу, устроенную купцом Острогиным. На ней побывал даже трижды. Одна из работ приглянулась ему, и был соблазн купить ее, но покупка так и не состоялась.
Возвращаясь в Москву, Павел Михайлович перебирал в памяти увиденное. Осмысливал, сравнивал, оценивал и приходил к мысли, что непременно, непременно должен побывать в этом городе еще раз.
В Первопрестольную поезд прибыл с рассветом. Церковный звон к заутрене привел Павла Михайловича в какое-то благостное состояние, и он даже перекрестился.
