«Положение наше безнадежное. Население не только нас не поддерживает, но настроено к нам враждебно. Сил у нас нет, и сопротивление бесполезно. Я не хочу лишних жертв, лишнего кровопролития, предлагаю сложить свои полномочия и передать власть в другие руки. Свои полномочия Войскового Атамана я с себя слагаю».
Никто из членов Объединенного правительства не возражал против такого решения…
A. M. и все мы считали невозможным оставаться у власти, которую население не признавало. Но мы все-таки обязаны были кому-то эту власть передать. Остановились на такой комбинации: временно её возьмут городская дума, Новочеркасское станичное правление и военный комитет.
После некоторых переговоров было решено, что эти организации в 4 часа дня в городской думе устроят совместное заседание для выработки дальнейшего плана действий…
Когда обмен мнений по поводу организации новой власти несколько затянулся и принял неясные формы, A. M. настойчиво просил говорить короче и, выходя в другую комнату, с горечью бросил фразу, что от болтовни и Россия погибла.
Во время заседания А. М. был вызван по делу.
Пользуясь его отсутствием, В. В. Брыкин сказал небольшую речь, в которой характеризовал A. M. как большую государственную величину и настаивал на необходимости спасения A. M. от самосуда большевиков. Члены правительства отнеслись к этой мысли сочувственно…
После заседания Объединенного правительства A. M. просил остаться Войсковое правительство, членам его дал некоторые поручения, касающиеся денег, находившихся в его распоряжении…
Около половины третьего стали расходиться члены Войскового правительства.
Во дворце становилось тихо и жутко. Я несколько раз хотел подойти к A. M. и попрощаться с ним как с бывшим Атаманом, но каждый раз что-нибудь мешало.
Я спустился вниз в свою квартиру, но уже через несколько минут был вызван криком войскового есаула:
«Алексей Максимович застрелился»…
Я бросился наверх, пробежал через большой кабинет и вбежал в маленькую комнату. Посередине стояла деревянная небольшая кровать, а на ней лежало еще теплое тело Атамана Каледина…
Когда наверху никого не осталось, A. M., видимо, стал искать Марию Петровну, подошел к столовой, где она вела деловой разговор с посетителем, глянул в дверь и быстрыми шагами прошел через зал и кабинет в комнату.
Снял тужурку и шейный георгиевский крест, лег на кровать и выстрелил в сердце из большого револьвера системы Кольта.
Пуля обожгла белую рубаху, пронзила A. M. насквозь, прошла через тюфяк и матрац, расплющилась о железную решетку кровати и была мною найдена на полу (передана в музей).
Выстрела, благодаря коврам на полу, слышно не было, но в комнату очень скоро вошли Мария Петровна и денщик Алексея Максимовича.
Крик М. П. заставил чуть живого А. М. повернуть голову и слегка приоткрыть глаза. Но уже не было в них жизни.
На кровати лежал труп Атамана. В белой рубахе, в подтяжках, в казачьих брюках с лампасами и высоких со шпорами сапогах лежал он, закинувши голову на подушке и со скрещенными руками. И никто ему их не складывал, а сам он, очевидно, выстрелив, имел силы так сложить их, вытянуть ноги и выпрямиться во весь рост.
Лицо было совершенно спокойно, смерть наступила быстро и не терзала его так, как шесть месяцев делали это с ним русские люди, а особенно донские братья-казаки…
На кровати рядом лежал большой револьвер: он помог Атаману не дождаться зверской расправы большевиков над собой…
Свидетельства М. П. Богаевского печатаются по текстам его статей «Ответ перед историей» и «29 января 1918 года» в «Донской волне» (Новочеркасск, № 22–25, 1919; № 2, 1918).
Автор, Митрофан Петрович Богаевский – Товарищ атамана Всевеликого войска Донского A. M. Каледина, родной брат будущего атамана Африкана Петровича Богаевского. Расстрелян большевиками 1 апреля 1918 г.
Керенский. Из воспоминаний Романа Гуля
[8]
Как-то Александр Иванович Гучков позвал меня поговорить о прочтенной им моей рукописи «Дзержинский». Поговорили. А. И. рукопись весьма одобрил. А когда я собрался уходить, А. И., взглянув на часы, проговорил: «Подождите, Роман Борисович, до четырех. В четыре ко мне должен прийти Александр Федорович Керенский. Вы не знакомы?» – «Нет». – «Ну, вот и познакомитесь и тогда пойдете. У меня с ним есть кой-какой разговор».
Я остался. И разговор, естественно, перешел на А. Ф. Керенского. Я спросил А. И., как он расценивает его? – «Герой не моего романа, – махнув рукой, проговорил А. И., – лично, конечно, человек честный, но слабый, совершенно слабый. Всё только – актёрство, жесты, эффекты. А на этом в политике далеко не уедешь… Вот Савинков, – продолжал А. И., – совсем другое дело. Это был человек действия. За Савинкова я бы десять Керенских отдал…»
В это время раздался звонок. Я встал, простился. Мы вышли в переднюю. А. И. открыл дверь, и в дверь не вошел, а как-то ворвался Александр Федорович Керенский. Наружность Керенского – всероссийски известна. Но сейчас, перевалив за 50, Керенский был уже не тот. Лицо землистое, в глубоких складках-морщинах, какое-то обвислое. Я стоял, чтоб уйти…
– Александр Федорович, вы не знакомы? Это – писатель Роман Борисович Гуль, приехал из Германии…
И тут произошло нечто меня потрясшее. А. Ф. Керенский круто, словно на каблуках, повернулся ко мне, выхватив из жилета лорнет на широкой черной ленте и, приставив к глазам, стал меня рассматривать. Этим лорнетом на черной ленте я был ошарашен. Керенский, конечно, меня по имени знал, я кое-что писал о нем не очень лестное. Посему, вероятно, и рассматривал. Затем, оторвав лорнет от глаз, Александр Федорович протянул руку, громко, отрывисто сказав:
– Здравствуйте! – голос у А. Ф. – прекрасный баритон.
– Здравствуйте, Александр Федорович, – ответил я. Поздоровавшись с Керенским, я вышел. «Господи, – спускаясь по лестнице, думал я, – но почему же именно лорнет? Да еще на черной широкой ленте? Почему не очки, не пенснэ, не монокль наконец (вставить при случае). А то ведь это же какая-то графиня из "Пиковой дамы", а никак не вождь Февральской революции».
Думаю, будет лучше, если я, отступив от хронологии «России во Франции», расскажу всё об А. Ф. Керенском: о наших встречах, разговорах, о некоторой близости (одно время, в Америке). Многое будет из «России в Америке», но зато тема – А. Ф. Керенский – будет дана полнее.
Вторично я увидел Керенского на улице, на Авеню де Версай. Он меня не заметил. Думаю, он никого заметить не мог. Во-первых, сильно близорук, ходил с палочкой. Во-вторых, Керенский не шел, как обычно ходят люди на улице, а почти бежал, и на согнутых в коленях ногах, что было необычно и некрасиво. На голове никакого головного убора. Керенский по улице ходил с непокрытой головой, как молодые. Волосы – седоватый бобрик, без всякого намека на ленинскую лысину.
