Джонс мгновенно отбросил прочь все ночные страхи, как сбрасывают плащ за ненадобностью. Он снова владел своим рассудком, ибо понял, что имеет дело с совершенно земной и вполне материальной угрозой. Не с неким мифическим монстром, а с опасным безумцем. То был Роджерс, наряженный в кошмарный маскарадный костюм собственного производства и исполненный намерения совершить ужасное жертвоприношение восковому дьяволобогу. По всей видимости, он вошел в мастерскую с заднего двора, облачился в жуткий наряд, а потом вышел в демонстрационный зал, чтобы схватить свою ловко завлеченную в западню и сломленную страхом жертву. Он обладал недюжинной физической силой, и, чтобы успешно противостоять ему, действовать надо немедленно. Поскольку безумец явно не сомневался, что жертва находится без сознания, Джонс решил напасть на него неожиданно, когда тот немного ослабит хватку. Он проехался спиной по выступу дверного порога и понял, что Роджерс втаскивает его в погруженную в кромешный мрак мастерскую.
Смертельный страх придал Джонсу силы, когда он внезапно вскочил на ноги, в мгновение ока вырвался из рук ошеломленного маньяка, а уже в следующий миг прыгнул вперед в темноте и, по счастью, не промахнулся руками мимо спрятанного под диковинной шкурой горла противника. Роджерс моментально снова вцепился в него, и между ними завязалась ожесточенная борьба не на жизнь, а на смерть. Джонсу приходилось полагаться только на свою хорошую спортивную форму, ибо сумасшедший противник, напрочь игнорирующий всякие правила честной игры, нормы приличия и даже инстинкт самосохранения, являлся сейчас настоящей машиной для убийства, столь же грозной, как волк или пантера.
Яростная схватка в темноте сопровождалась сдавленными вскриками. Лилась кровь, трещала разрываемая ткань, и наконец Джонс почувствовал под руками голую шею маньяка, лишившегося в ходе драки своей фантасмагорической маски. Он не произносил ни слова, отчаянно сражаясь за свою жизнь и не желая расходовать впустую ни капли энергии. Роджерс пинался, молотил кулаками, бил головой, кусался, царапался и плевался — однако находил в себе силы время от времени выкрикивать лающим голосом целые фразы. Главным образом он нес ритуальную тарабарщину, в которой часто поминались «Оно» и Ран-Тегот, и гулкое эхо воплей звучало в измученном мозгу Джонса подобием демонического воя и лая, доносящихся из бесконечной дали. Они долго катались по полу, опрокидывая скамьи и ударяясь о стены или кирпичное основание плавильной печи. И до последнего момента Джонс не знал, сумеет ли он спастись, но наконец удача улыбнулась ему. Получив сильный удар коленом в грудь, Роджерс весь обмяк, и в следующий миг Джонс понял, что взял верх.
Еле живой от усталости, он с трудом поднялся на ноги и двинулся неверной поступью вдоль стены в поисках выключателя — ибо фонарик он потерял, вместе со значительной частью одежды. Он волок за собой обмякшее тело противника, дабы тот не смог неожиданно наброситься на него, когда очнется. Найдя распределительный щит, он неловко нашарил нужный рубильник. Когда приведенную в жуткий беспорядок мастерскую залил яркий свет, он связал Роджерса всеми веревками и ремнями, какие попались под руку. Бутафорский костюм маньяка (вернее, то, что от него осталось) был изготовлен из кожи поразительно странного сорта. Непонятно почему, у Джонса по телу бежали мурашки, когда он до нее дотрагивался, и от нее исходил незнакомый затхлый запах. Под маскарадным нарядом Роджерса, в одном из карманов нормальной одежды, отыскалась связка ключей, которую изнуренный победитель схватил, как вожделенный пропуск на свободу. Все узкие щелевидные оконца были наглухо зашторены, и он не стал поднимать шторы.
Смыв с себя кровь над раковиной, Джонс облачился в наименее экстравагантный и наиболее подходящий по размеру костюм из развешанных на крюках в мастерской. Попробовав ведущую во двор дверь, он обнаружил, что та заперта на пружинный замок, который изнутри открывается без ключа. Тем не менее он оставил связку ключей у себя, чтобы иметь возможность войти в подвал по своем возвращении с медицинской помощью, ибо необходимость вызвать психиатра представлялась очевидной. Телефона в музее не было, но отыскать поблизости ночной ресторан или аптеку, где таковой имеется, не составит особого труда. Джонс уже начал открывать дверь, когда на него вдруг обрушился град чудовищных ругательств, свидетельствовавший, что Роджерс — чьи видимые телесные повреждения сводились к длинной, глубокой царапине на левой щеке — пришел в сознание.
— Болван! Отродье Нот-Йидика, миазм К'тхуна! Сын псов, что воют в бурлящей пучине Азатота! Ты стал бы существом священным и бессмертным, но ты предал Его и Его жреца! Берегись — ибо Оно голодно! На твоем месте должен был быть Орабона — этот вероломный пес, готовый восстать против меня, — но я удостоил тебя великой чести первенства. Теперь вы оба берегитесь, ибо Оно приходит в ярость, когда лишается Своего жреца! Йа! Йа! Возмездие грядет! Понимаешь ли ты, что ты обрел бы бессмертие! Взгляни на печь! Топка заправлена углем, и в баке лежит воск. Я бы сотворил с тобой то же самое, что сотворил с другими некогда живыми существами. Хей! Ты, который утверждал, что все мои экспонаты изготовлены из воска, сам стал бы восковой фигурой! Я все подготовил! Когда Оно насытилось бы и ты превратился бы в подобие той собаки, что я тебе показывал, я бы даровал бессмертие твоим расплющенным, сплошь искусанным останкам! С помощью воска! Ты же сам называл меня великим художником! Я бы залил воск в каждую твою пору, залепил воском каждый дюйм твоего тела… Йа! Йа! А потом публика смотрела бы на твой изуродованный труп и гадала, как мне удалось придумать и создать такую скульптуру! Хей! Орабона стал бы следующим, а потом я взялся бы за других — и таким образом мое восковое семейство умножалось бы и росло! Презренный пес! Неужто ты по-прежнему считаешь, что я изготовил все свои фигуры? Не вернее ли сказать «сохранил»? Теперь ты знаешь, в каких странных краях я бывал и какие диковинные находки привозил из экспедиций? Жалкий трус! Ты никогда не посмел бы встретиться лицом к лицу с шамблером, чью шкуру я надел, чтобы испугать тебя! Да ты бы помер от страха, когда бы увидел его живьем или даже просто помыслил о нем толком. Йа! Йа! Оно ждет, Оно жаждет крови, которая есть жизнь!
Связанный Роджерс, посаженный спиной к стене, раскачивался из стороны в сторону.
— Послушай, Джонс, если я отпущу тебя, отпустишь ли и ты меня? О Нем должен заботиться только Его верховный жрец. Орабоны хватит, чтобы поддержать в Нем жизнь, а потом моими стараниями останки подлого мерзавца обретут бессмертие в воске. На его месте мог бы быть ты, но ты отказался от этой высокой чести. Освободи меня, и я поделюсь с тобой властью, которой Оно наделит меня. Йа! Йа! Поистине велик Ран-Тегот! Освободи меня! Освободи меня! Оно умирает от голода там, за запертой дверью, а если Оно умрет, Древнейшие никогда не вернутся. Хей! Хей! Освободи меня!
Джонс просто помотал головой, хотя бредовые речи хозяина музея вызывали у него глубокое отвращение. Роджерс, теперь вперивший дикий взгляд в дощатую дверь с висячим замком, бился затылком о кирпичную стену и бешено молотил по полу крепко связанными ногами. Джонс испугался, что безумец нанесет себе серьезные телесные повреждения, и двинулся к нему с намерением привязать потуже к какому-нибудь предмету обстановки. Извиваясь и дергаясь всем телом, Роджерс пополз прочь от него, испуская душераздирающие вопли, до жути нечеловеческие и невероятно громкие. Просто в уме не укладывалось, что человеческое горло способно производить звуки столь оглушительные и пронзительные. Коли маньяк будет продолжать в том же духе, подумал Джонс, никакого телефона и не понадобится. Даже здесь, в пустынном нежилом районе города, занятом одними складскими зданиями, столь дикие крики непременно в скором времени привлекут внимание какого-нибудь констебля.
