Как я уже сказал, было назначено научное обследование ужасной мумии. Оно состоялось 8 декабря, ровно через неделю после трагической кульминации, и было проведено под руководством выдающегося ученого, доктора Уильяма Мино, которому помогал наш таксидермист, доктор Уэнтворт Мур. За неделю до этого доктор Мино засвидетельствовал вскрытие трупа странным образом окаменевшего фиджийца. На процедуре присутствовали также господа Лоуренс Кабо и Дадли Солтонстолл — доверенные лица музея; персонал музея представляли доктора Мейсон, Уэллс, Карвер и я; были приглашены и двое журналистов. За последнюю неделю во внешности мумии видимых изменений не произошло, хотя, впрочем, некоторое размягчение волокон ее ткани привело к кратковременным слабым переменам в позиции остекленевших открытых глаз. Никто из персонала музея более не осмеливался взглянуть на сей ужасный экспонат: любые увещевания относиться к нему здраво и спокойно отвергались с негодованием, — да и сам я лишь значительным усилием воли принудил себя к участию в обследовании.
Доктор Мино явился вскоре после часу дня и через несколько минут уже приступил к осмотру мумии. Первые же прикосновения к ней привели к значительному разрушению тканей, а потому — учитывая также постепенное размягчение волокон после 1 октября, о чем мы и заявили врачу, — доктор решился на полное вскрытие мумии прежде, чем вещество ее претерпит дальнейшее разложение. В нашей лаборатории нашлись все необходимые инструменты, так что он сразу приступил к делу и скоро провозгласил во всеуслышание о весьма странной волокнистой природе серого мумифицированного вещества.
Но удивленные его восклицания сделались еще громче, когда он произвел первый глубокий надрез, так как из-под ланцета начала медленно сочиться густая алая струйка, природа которой — невзирая на бесконечные века, протекшие со времени жизни этого чудовищного существа, — не вызывала ни малейшего сомнения. Еще несколько искусных движений ланцета показали, что внутренние органы мумии удивительным образом сохранились — поистине все они оказались незатронутыми гниением, за исключением участков, подвергшихся деформации или тлену из-за повреждения окаменевшей поверхности тела. Сходство состояния внутренностей мумии и недавно погибшего фиджийца было столь разительным, что выдающийся врач не мог прийти в себя от изумления. Совершенная сохранность выпятившихся в ужасе глазных яблок была просто сверхъестественной, но определить в точности степень их окаменения оказалось делом крайне затруднительным.
В половине четвертого был вскрыт череп — и десятью минутами позже вся наша ошеломленная группа дала клятву вечно хранить тайну, которая могла быть изложена только в таких секретных документах, как настоящая рукопись. Даже оба журналиста с готовностью присоединились к этой клятве.
Ибо по вскрытии черепа мумии был обнаружен ее живой, еще пульсирующий мозг.
Ужас на кладбище
(Г. Лавкрафт, Х. Хилд)
(перевод М. Куренной)
Когда главное шоссе на Ратленд закрыто, путешественникам приходится ехать по Стилуотерской дороге через Топкую Лощину. Данный маршрут в значительной своей части пролегает по живописнейшим местам, но вот уже много лет почему-то не пользуется популярностью. Окрестные пейзажи на всем пути производят тягостное впечатление, особенно близ самого Стилуотера. Автомобилистам становится малость не по себе при виде фермерского дома с наглухо закрытыми ставнями, стоящего на невысоком холме к северу от деревни, и седобородого полудурка, который частенько бродит по старому кладбищу за южной околицей и якобы разговаривает с обитателями могил.
В наши дни Стилуотер пришел в сильный упадок. Почва здесь совсем истощилась, и большинство местных жителей перебрались в селения по другую сторону дальней реки или в город за далекими горами. Шпиль старой белой церкви обвалился, и добрая половина из двадцати с лишним беспорядочно разбросанных домишек пустует и находится в той или иной степени обветшания. Привычные признаки жизни наблюдаются лишь возле универсальной лавки Пека и бензоколонки, и именно здесь особо любопытные изредка останавливаются, чтобы расспросить о доме с закрытыми ставнями и помешанном старике, беседующем с мертвецами на кладбище.
Почти все вопрошатели уезжают с чувством легкого отвращения и беспокойства в душе. Досужие деревенские оборванцы, чьи рассказы о событиях давно минувших дней изобилуют туманными намеками на некие невероятные обстоятельства, вызывают странную неприязнь. Они повествуют о самых заурядных происшествиях зловещим, напыщенным тоном, без всякой необходимости принимая опасливый, многозначительный, таинственный вид и временами понижая голос до боязливого дрожащего шепота, отчего в сердце слушателя невольно закрадывается тревога. Старожилы янки питают слабость к подобным драматическим эффектам, но в данном случае унылая атмосфера запустения, витающая над полузаброшенной деревушкой, и мрачный характер самой истории усугубляют жутковатое впечатление, производимое замогильными интонациями и многозначительными недомолвками рассказчика. Слушатель всем нутром ощущает некий безмерный ужас, сокрытый за словами и темными намеками седобородого пуританина, — ощущает и рвется поскорее уехать отсюда в места, где дышится свободнее.
Деревенские праздношатайки выразительным шепотом сообщают, что дом с закрытыми ставнями принадлежит старой мисс Спрэг — Софи Спрэг, чьего брата Тома похоронили семнадцатого июня 1886 года. Софи так никогда и не оправилась после похорон — и другого события, произошедшего в тот же день, — и в конечном счете вообще перестала выходить из дома. Нынче она даже на глаза никому не показывается — оставляет записки под половиком у задней двери, а мальчишка посыльный доставляет ей заказы из лавки Неда Пека. Она чего-то боится, и в первую очередь — местного старого кладбища. С тех пор, как там погребли ее брата — и еще одного человека, — Софи туда и силком не затащишь. Впрочем, оно и неудивительно, коли посмотреть на дикое поведение полоумного Джонни Доу. Он целыми днями, а порой и ночами болтается среди могил и упорно твердит, будто разговаривает с Томом — и с тем, другим. С кладбища он частенько отправляется к дому Софи и орет всякий вздор под окнами — вот почему она стала держать ставни закрытыми. Джонни говорит, что однажды за ней явятся кой-откуда, и тогда ей не поздоровится. Надо бы, конечно, положить конец этим безобразиям, но не бить же бедного полудурка. Кроме того, Стив Барбур всегда имел свое мнение на сей счет.
Джонни разговаривает лишь с двумя могилами. Одна принадлежит Тому Спрэгу, а другая, расположенная на противоположном конце кладбища, — Генри Торндайку, преданному земле в тот же день. Генри был деревенским гробовщиком, единственным на много миль окрест, и никогда не пользовался симпатией в Стилуотере. Городской малый родом из Ратленда, с университетским прошлым и страшно начитанный. Штудировал всякие диковинные книжки, о каких никто слыхом не слыхивал, и все смешивал разные химикалии почем зря. Пытался изобрести какой-то препарат — новый бальзамирующий состав или очередную дурацкую панацею. По слухам, в свое время он хотел выучиться на врача, но провалился на экзаменах, а потому выбрал ремесло, по части востребованности почти не уступающее врачеванию. Разумеется, в крохотной деревушке вроде Стилуотера работы для гробовщика не так уж много, но Генри заодно обслуживал и всю округу.
