Даль. Даль. Даль. Даль.
Тук. Тук. Тук. Тук.
По набережной зашагал Лионелеопольд, противный Генри с письмецом к Мейди, с прелестями греха с безделушками для Рауля с метим псу хвост шагал Польди.
Тук– тук слепой продвигался по тротуару, тукая тукалкой, тук за туком.
Каули, он себя взвинчивает этим, своего рода опьянение. Лучше на полпути остановиться: пути мужчины к девице. Или вот меломаны. Весь уйдет в слух. Не потерять ни полполовинки писка. Глаза закрыты. Кивают головой в такт. Как свихнулись. Шелохнуться не смей. Думать строго запрещено. И без конца толкуют про эту кухню. Вечные ляляля про свои ноты.
Хотя это тоже попытка общения. Неприятно, когда обрывается из-за того, что не знаешь в точ. Орган на Гардинер-стрит. Старому Глинну платили по пятьдесят фунтов в год. Диковато сидеть там одному наверху со всеми этими педалями, клавишами, регистрами. Целыми днями за органом. О чем-то постоянно бубнит, то сам с собой, а то с другим чудаком, который раздувает мехи. Ворчит сердито, потом чертыханье, крик (там видно была прокладка или что-то такое в его ах нет крикнула она не надо), потом вдруг мягкой струйкой уи-и маленькой уи-и маленький тоненький звук как ветерок.
Пи– и! Маленький ветерок тоненько протянул и-и-и. У Блума внутри-и-и.
– Так это он? – спросил мистер Дедал, вернувшись со своей трубкой. – Сегодня утром мы вместе были на бедняги Дигнама…
– Помилуй Господи его душу.
– Кстати, какой-то камертон там на том…
Тук. Тук. Тук. Тук.
– У его жены раньше был чудный голос. А сейчас как она? – спросил Лидуэлл.
– Ах, это, верно, настройщик, – объяснила Лидия Саймонлионелю явился дивный, – его позабыл, когда был тут.
Он совершенно слепой, сообщила она Джорджу Лидуэллу явился второй. И так изящно играл, просто наслаждение слушать. Изящное сочетание: бронзалид майназлато.
– А ну, ори, сколько! – орал Бен Доллард, наливая. – Столько?
– Будет! – вопил отец Каули.
Пууррр.
Чувствую, мне явно хочется…
Тук. Тук. Тук. Тук. Тук.
– Вполне, – промолвил мистер Дедал, пристально разглядывая безголовую сардинку.
Под колпаком, прикрывавшим сандвичи, на катафалке из хлеба она покоилась, последняя и единственная, одинокая и последняя сардинка лета.
Блум одинок.
– Вполне, – продолжал он разглядывать. – В нижнем регистре. Высшего качества.
Тук. Тук. Тук. Тук. Тук. Тук. Тук. Тук.
Блум миновал швейное заведение Барри. Хорошо бы я смог. Обождать малость. Сейчас бы мне это чудотворное средство. Двадцать четыре законника тут под одной крышей. Кляузы. Любите друг друга. Горы гербовой бумаги.
Господа Чистильщик и Карманов имеют судейские полномочия. Гулдинг, Коллис, Уорд.
А взять, скажем, того малого, что бухает в большой барабан. Оркестр Микки Руни – призванье его. Интересно, как он это открыл. Сидел дома у себя в кресле, уплетал свинину с капустой. Репетирует свою партию. Бум.
Барабум. То-то его жене веселье. Ослиные шкуры. Пока жив, нахлестывают, когда издохнет, колотят. Бум. Бубубух. Прямо этот, как его там, кишмиш, то есть, верней, кисмет. Рок.
Тук. Тук. Слепой юноша, постукивающий тросточкой, дошел, постуктукту кивая, до витрин Дэли, в которых русалка, по плечам распустив струящиеся русые пряди (но он не мог видеть их), выпускала кольцами дым русалки (слепой не мог), курите русалку, это легчайшие сигареты.
Инструменты. Стебелек травы, ее ладони раковиной, и подуть. Даже на гребенке с папиросной бумагой, и то можно исполнить мотивчик. Молли на Ломбард-стрит, в сорочке, с распущенными волосами. Я думаю, в любом ремесле какая-нибудь своя, разве нет? У охотников рог. Рогоносцы.
Зачесалось. У тебя? Cloche. Sonnez la. Волынка у пастухов. Свисток полисмена. Замки-ключи продаю! Трубы чищу! Четыре утра, все спокойно!
Спите! Все потеряно. Барабан? Барабум. Погоди, еще знаю. Главный крикун в городе, наш главный бам барабум инспектор. Длинный Джон. Мертвого разбудит. Бум. Дигнам. Бедняга nominedomine
[1090]. Бум.
Тоже музыка, хотя, конечно, тут почти одно бум бум бум, то, что называют da capo
[1091]. Но кое-что можно уловить. Мы шагаем все вперед, все вперед. Бум.
Нет, в самом деле, мне надо. Пу-у-у. Если б я на банкете так. Вопрос обычаев, вот и все. Шах персидский. Прошепчите молитву, уроните слезу.
Все– таки он был простачок, не разглядеть что это гвардеец кеп. Весь закутан. Интересно, кто же это был, на кладбище, в коричневом макинто. А, уличная шлюха!
Потасканная шлюха в черной плоской соломенной шляпке набекрень, остекленелая в свете дня, скользила безжизненно по набережной навстречу мистеру Блуму. Когда явился дивный облик. О, да. Я сегодня так одинок. В дождливую ночь, в переулке. Зачесалось. У него. Как завидел. Он ее. А тут не ее места. Что она? Надеюсь, она. Эй, сударь! Вам не надо что-нибудь пости. Видела Молли. Засекла меня. С тобой была полная дама в коричневом костюме. У меня сразу весь пыл пропал. Назначали свидание зная что никогда разве что иногда. Так много риска, уж очень близко любимый дом родной.
Заметила меня или нет? При дневном свете жуткое пугало. Лицо как из воска.
Черти бы ее взяли! Ну зачем так, и ей надо жить, как всякому. Отвернись, и все.
В витрине антикварной лавки Лионеля Маркса надменный Генри Лионель Леопольд дорогой Генри Флауэр сосредоточенно мистер Леопольд Блум обозревал облупленные канделябры и фисгармонию с ветхими в червоточинах мехами. Цена бросовая: шесть шиллингов. Можно бы научиться играть.
Дешевка. Пускай она пройдет. Конечно, все дорого, если тебе не требуется.
Это и называется хороший торговец. То заставит купить, что желает сбыть.
Такой вот мне продал шведскую бритву, которой меня побрил. Хотел еще взять за то, что он ее наточил. Ну, прошла. Шесть шиллингов.
От сидра, а может, и от бургонского.
Близ бронзы из близи близ злата из дали звонкими бокалами чокнулись они все, сверкая отважно взорами, перед бронзовой Лидии искусительной розой, последней розою лета, розой Кастилии. Первый Лид, Де, Кау, Кер, Долл пятый: Лидуэлл, Сай Дедал, Боб Каули, Кернан и Большой Бен Доллард.
Тук. Входит юноша в зал «Ормонда» пустой.
Блум смотрел на портрет отважного героя в витрине Лионеля Маркса.
Последние слова Роберта Эммета. Семь последних слов. Мейербера.
– Честные граждане, как и ты.
– Вот-вот, Бен.
– Бокал твой поднимут с нами.
