Активное участие приняли все. В ходе дискуссии широко применялись пушечные ядра, ятаганы, бумеранги, аркебузы, дымовые завесы, тесаки, зонтики, катапульты, кастеты, дубины, чугунные болванки; происходил непринужденный и щедрый обмен ударами. Постовой Макфадден по прозвищу Мальчик с пальчик, вызванный с нарочным из Бутерстауна, во мгновение ока восстановил порядок и с блестящей находчивостью предложил в качестве решения спора семнадцатое число, равно воздающее честь каждой из тяжущихся партий
[1136]. Предложение двухметрового самородка пришлось сразу по вкусу всем и было единодушно принято. Сердечные поздравления постовому Макфаддену принесли все ДИО, многие из которых были покрыты кровавыми ранами. Командор Бенинобеноне был извлечен из-под председательского кресла, и его юрисконсульт Адвокате Пагамими
[1137] разъяснил, что разнообразные предметы, таившиеся в его тридцати двух карманах, были им отчуждены во время побоища из карманов более молодых коллег, в надежде призвать их к здравому смыслу. Указанные предметы (в том числе несколько сотен золотых и серебряных мужских и дамских часов) были незамедлительно возвращены законным владельцам, и торжество гармонии было полным.
Спокойно и просто Рамболд поднялся на эшафот в безукоризненном деловом костюме, с любимым своим цветком Gladiolus Cruentus
[1138] в петлице. Он возвестил о своем появлении тем милым, чисто рамболдовым откашливаньем, которому столь многие пытались (и безуспешно) подражать – коротким, натужным, неповторимо присущим лишь ему одному. Прибытие всемирно прославленного палача было встречено бурей приветственных восторгов всей огромной массы собравшихся, дамы из окружения вице-короля в экстазе размахивали платочками, а иностранные делегаты, в еще большем воодушевлении, издавали ликующие клики, слившиеся в многоголосый хор: хох, банзай, эльен, живио, чинчин, полла крониа, гип-гип, вив, Аллах , на фоне которого легко можно было различить звонкое эввива делегата из страны песен (его высокое и долгое фа напоминало те дивные пронзительные ноты, которыми евнух Каталани
[1139] пленял наших прапрабабушек). Ровно в семнадцать часов через мегафоны был подан сигнал к молитве, и во мгновение ока головы всех были обнажены; патриархальное сомбреро, со времен революции Риенци
[1140] принадлежавшее семье командора, было бережно снято с головы последнего его дежурным личным врачом, доктором Пиппи. Высокоученый прелат, явившийся предоставить герою-мученику на пороге казни последние утешения нашей святой религии, с истинно христианским смирением преклонил колена в луже дождевой воды, задрав сутану на свою седовласую голову, и обратил к престолу милосердия горячие и усердные молитвы. Рядом с плахой возвышалась зловещая фигура совершителя казни, чье лицо закрывал десятигаллоновый горшок с двумя круглыми прорезанными отверстиями, сквозь которые яростно сверкали его глаза. В ожидании рокового знака он пробовал остроту своего ужасающего оружия, то подтачивая его о свое мускулистое предплечье, то мгновенными взмахами отрубая головы барашкам, доставленным для этой цели поклонниками его жестокого, но необходимого искусства. На изящном столике красного дерева перед ним аккуратно были разложены нож для четвертования, набор инструментов для потрошения (выполненных из лучшей стали по специальному заказу мастерами знаменитой шеффилдской фирмы Джон Раунд и Сыновья), горшочек из терракоты, куда по мере успешного извлечения должны были помещаться двенадцатиперстная кишка, толстая кишка, слепая кишка, аппендикс и т.д., а также два вместительных молочных кувшина, предназначенных для собирания драгоценнейшей крови драгоценнейшей жертвы.
Эконом Объединенного Приюта для Кошек и Собак имел предписание доставить эти сосуды, по наполнении их, в указанное благотворительное заведение.
Аппетитнейшая трапеза, состоявшая из яичницы с беконом, превосходно зажаренного бифштекса с луком, горячих хрустящих булочек и бодрящего чая, была любезно предложена устроителями главному герою трагедии, который, приготовившись к смерти, демонстрировал отличное расположение духа и живой интерес ко всем деталям происходящего; однако, проникшись величием момента и проявив самоотречение, небывалое в наши дни, он выразил последнюю волю (исполненную незамедлительно), чтобы трапеза его была разделена поровну между членами Общества Больных и Неимущих Квартиросъемщиков в знак его внимания и почтения. Волнение достигло nec и non plus ultra
[1141], когда невеста-избранница прорвалась сквозь плотные ряды зрителей и бросилась, зардевшись, на его мужественную грудь, грудь того, кому через миг предстояло отправиться в вечность ради ее прекрасных глаз. Герой любовно заключил в объятия ее гибкий стан, шепча с нежностью: Шейла, моя любимая
[1142]. Воодушевленная звуками своего имени из его уст, она покрыла страстными поцелуями все разнообразные части его особы, каких только ее пылкость могла достичь через препоны его тюремных одежд. Соленые ручьи их слез слились в единый поток, и она поклялась ему, что будет вечно хранить память о нем и никогда не забудет своего геройского парня, который пошел на смерть с песенкой на устах, как будто на хоккейный матч в парке Клонтерк. Она напомнила ему златые дни счастливого детства, которое они провели вместе на берегах Анны Лиффи в невинных отроческих играх. Забыв весь ужас действительности, они хохотали от души, и зрители как один, не исключая достопочтенного пастора, предались вместе с ними дружному безудержному веселью. Чудовищная толпа буквально-таки помирала со смеху. Однако скорбь вскоре взяла свое; и вот уже они сплели свои пальцы в последний раз. Ручьи слез хлынули с новой силой из их слезных протоков, и все несметное собранье людей, потрясенное до глубины, разразилось душераздирающими рыданиями. Сам престарелый служитель Господа был растроган отнюдь не менее остальных. Рослые закаленные мужи, блюстители порядка и добродушные исполины из ирландской королевской полиции, не таясь, прибегали к помощи носовых платков, и можно с уверенностью сказать, что ничьи глаза не остались сухими во всем этом грандиозном собрании. Засим случилось романтичнейшее происшествие: юный красавец, выпускник Оксфордского университета, известный своим рыцарским отношением к прекрасному полу, выступил вперед и, представив свою визитную карточку, чековую книжку и родословное древо, просил руки несчастной молодой леди, умоляя немедленно назначить день свадьбы. Его предложение с готовностью было принято. Каждой даме из публики вручен был изящный сувенир в виде брошки с черепом и костями, и этот дар, столь щедрый и подобающий случаю, вызвал новый прилив восторга. Когда же галантный питомец Оксфорда – заметим попутно, носитель одной из самых громких фамилий в истории Альбиона – надел на палец зардевшейся невесты бесценное обручальное кольцо с изумрудами, образующими трилистник из четырех листьев, общий энтузиазм перешел все границы. Что говорить, даже сам грозный глава военной полиции, подполковник Томкин-Максвелл Ффренчмаллен Томлинсон, руководивший печальною церемонией, тот самый, что, не моргнув глазом, дюжинами отправлял в ад сипаев, привязывая их к жерлам пушек
[1143], не в силах был сдержать своих чувств. Его рука в железной перчатке смахнула непрошеную слезу, и те избранные бюргеры, что составляли его ближайший entourage
[1144], могли уловить прерывистый шепот:
