– И ведь у нас есть, не правда ли, эти бесценные страницы «Вильгельма Мейстера»
[661]. Великий поэт – про своего великого собрата по ремеслу.
Колеблющаяся душа, что в смертной схватке с целым морем бед, терзаемая сомнениями и противоречиями, как это бывает в реальной жизни.
Он выступил на шаг вперед в контрдансе скрипнув воловьей кожей и на шаг назад в контрдансе по торжественному паркету он отступил
[662].
Безмолвный помощник, приотворив осторожно дверь, сделал ему безмолвный знак.
– Сию минуту, – сказал он, уходяще скрипнув, хоть уйти медля. – Прекрасный и неприспособленный мечтатель в болезненном столкновении с жестокой реальностью. Постоянно убеждаешься, насколько истинны суждения Гете. Истинны при более глубоком анализе.
Двускрипно в куранте унес он анализ прочь. Плешивый, с высшим вниманьем, у двери словам помощника подставил большое ухо: слова выслушал: удалился.
Остались двое.
– Мсье де ла Палисс
[663], – язвительно усмехнулся Стивен, – был еще жив за четверть часа до смерти.
– А вы уже отыскали шестерку доблестных медиков
[664], – вопросил желчным старцем Джон Эглинтон, – которые бы переписали «Потерянный рай» под вашу диктовку? Он его называет «Горести Сатаны».
Усмехайся. Усмехайся усмешкой Крэнли.
Сперва ее облапил
Потом ее огладил
А после взял и вдруг
Катетер ей приладил.
Ведь он был просто доктор
Веселый парень док…
[665]
– Я думаю, для «Гамлета» вам понадобится на одного больше. Число семь драгоценно для мистиков. Сияющая седмица
[666], как выражается У.Б.
Блескоглазый с рыжепорослым черепом подле зеленой настольной лампы вглядывался туда где в тени еще темнозеленей брадообрамленное лицо, оллав, святоокий
[667]. Рассмеялся тихо: смех казеннокоштного питомца Тринити: безответный.
Многоголосый Сатана, рыдая
[668],
Потоки слез лия, как ангелы их льют.
Ed egli avea del cul fatto trombetta
[669]
Мои безумства у него в заложниках.
Крэнли нужно одиннадцать молодцев из Уиклоу, чтобы освободить землю предков
[670]. Щербатую Кетлин
[671] с четырьмя изумрудными лугами: чужак у нее в доме. И одного бы еще, кто бы его приветствовал: аве, равви: дюжина из Тайнахили. Он воркует в тени долины, сзывая их
[672]. Юность моей души я отдавал ему, ночь за ночью. Бог в помощь. Доброй охоты.
Моя телеграмма у Маллигана.
Безумство. Поупорствуем в нем.
– Нашим молодым ирландским бардам, – суровым цензором продолжал Джон Эглинтон, – еще предстоит создать такой образ, который мир поставил бы рядом с Гамлетом англосакса Шекспира, хоть я, как прежде старина Бен
[673], восхищаюсь им, не доходя до идолопоклонства.
– Все это чисто академические вопросы, – провещал Рассел из своего темного угла, – о том, кто такой Гамлет – сам Шекспир или Яков Первый или же Эссекс
[674]. Споры церковников об историчности Иисуса. Искусство призвано раскрывать нам идеи, духовные сущности, лишенные формы
[675]. Краеугольный вопрос о произведении искусства – какова глубина жизни, породившей его. Живопись Гюстава Моро – это живопись идей
[676]. Речи Гамлета, глубочайшие стихи Шелли дают нашему сознанию приобщиться вечной премудрости, платоновскому миру идей. А все прочее – праздномыслие учеников для учеников. А.Э. рассказывал в одном интервью, которое он дал какому-то янки. Н-ну, тыща чертей, вы молодчага, проф!
