С тех пор я не видел его больше, но сердца наши всегда вместе.
Когда цыган дошел до этого места своего повествования, ему дали знать, что дела табора требуют его присутствия. Как только он удалился, Веласкес взял слово и сказал:
— Хотя я обращаю всё внимание на слова нашего вожака, я, тем не менее, не в силах уловить в них ни малейшей связи. И в самом деле, я не знаю, кто говорит, а кто слушает. Тут маркиз де Валь Флорида рассказывает свои приключения дочери, которая пересказывает их вожаку, который нам вновь их рассказывает. Это настоящий лабиринт. Мне всегда казалось, что романы и другие произведении подобного рода следует писать и печатать в несколько параллельных столбцов, на манер хронологических таблиц.
— Ты прав, сеньор, — ответила Ревекка. — Итак, например, в одном столбце мы прочли бы, что госпожа де Валь Флорида обманывает своего мужа, а в другом столбце увидели бы, как это событие на него повлияло, что, несомненно, пролило бы новый свет на всё повествование в целом.
— Я вовсе не то хотел сказать, — возразил Веласкес. — Но вот, например, герцог Сидония, характер которого я должен исследовать, в то время, как я уже видел его на кладбищенских носилках. Так не лучше ли было бы начать с португальской войны? Тогда во втором столбце я увидел бы доктора Сангре Морено, размышляющего о проблемах врачебного искусства и уже не удивился бы, видя, что один персонаж потрошит останки другого.
— Ну, конечно, — прервала Ревекка, — постоянные неожиданности только лишают рассказ какой бы то ни было занимательности, ибо никогда невозможно угадать, что после чего произойдет!
Тогда я взял слово и сказал, что во время португальской кампании отец мой был ещё чрезвычайно молод и что нельзя было достаточно надивиться той проницательности, какую он проявил в деле герцога Медина Сидония.
— О чем говорить, — сказала Ревекка, — если бы твой батюшка не начал драться по очереди с одиннадцатью офицерами, могла бы произойти ссора, а посему он правильно сделал, что её предупредил!
Мне показалось, что Ревекка попросту издевается над нами. Я обнаружил в её характере нечто насмешливое и скептическое. Я подумал, что, кто знает, не могла ли бы она поведать нам о своих приключениях, нисколько не похожих на историю небесных близнецов, и решил её об этом опросить. Между тем настало время расставаться, и каждый пошел к себе.
День двадцать девятый
Мы собрались довольно рано, и цыган, воспользовавшись свободным временем, так продолжал рассказ о своих приключениях:
Продолжение истории цыганского вожака
Герцогиня Сидония, поведав мне историю своего отца, несколько дней не показывалась вовсе, а корзинку приносила мне Гирона. От неё же я узнал, что дело моё было улажено благодаря заступничеству дяди моей матери. По существу, монахи были даже рады, что я ускользнул от них. В приговоре святейшей инквизиции шла речь лишь о безрассудстве, легкомыслии и двухлетнем покаянии, даже имя моё обозначено было только инициалами. Гирона сообщила мне также, что тетка моя желает, чтобы я скрывался в течение двух лет, а она тем временем отправится в Мадрид и оттуда будет управлять поместьем, доходы с которого отец назначил на моё содержание. Я спросил Гирону, думает ли она, что я вытерплю целых два года в подземелье. Она ответила, что у меня нет иного выхода и что, кроме того, её собственная безопасность требует соблюдения этой меры предосторожности.
На следующий день, к великой моей радости, пришла сама герцогиня; я любил её гораздо больше, чем её высокомерную кормилицу. Я хотел также узнать о её дальнейших приключениях и просил её рассказать мне о них, что она и сделала в таких словах:
Продолжение истории герцогини Медина Сидония
Я поблагодарила моего отца за доверие, которое он проявил, познакомив меня с важнейшими событиями своей жизни. В следующую пятницу я вновь вручила ему письмо от герцога Сидония. Он не прочел мне ни этого письма, ни позднейших писем, которые он получал еженедельно, но часто рассказывал о своём друге, ибо разговор о герцоге всегда в высшей степени его занимал.
Вскоре после этого меня посетила пожилая женщина, вдова некоего офицера. Отец её был вассалом герцога, она же домогалась лена, зависимого от герцогства Сидония. До тех пор никто не просил меня о поддержке, и благоприятный случай этот льстил моему себялюбию. Я написала прошение, в котором ясно и обстоятельно изложила все претензии бедной вдовы. Затем я показала этот свой труд отцу, который был очень доволен этим прошением и послал его герцогу. Признаюсь тебе, что я на это надеялась. Герцог признал притязания вдовицы и прислал мне письмо, исполненное учтивости, восторгаясь моим разумом не по летам. Позднее я вновь нашла повод написать ему и снова получила ответ, в котором он восхищался моим остроумием. Впрочем, я и в самом деле немало времени уделяла образованию моего разума, в чем мне помогала Гирона. Когда я писала это второе письмо, мне как раз исполнилось пятнадцать.
Однажды, находясь в кабинете моего отца, я услышала вдруг шумные возгласы собравшегося люда. Я подбежала к окну и увидела крикливую толпу, сопровождающую, как бы изображая триумфальное шествие, золоченую карету, на дверцах которой я узнала гербы герцогов Медина Сидония. Множество идальго и пажей подскочило к дверцам, и я увидела выходящего из кареты мужчину необыкновенно приятной наружности в кастильском наряде, который при дворе тогда как раз выходил из моды. На нём был короткий плащ, брыжи, шляпа с плюмажем, но наибольшее великолепие его одеянию придавал висящий у него на груди орден» Золотого Руна, усеянный брильянтами. Мой отец тоже подошел к окну.
— Ах. это он, — воскликнул отец, — я надеялся, что он приедет.
Я удалилась в свои покои и познакомилась с герцогом лишь на следующий день; впоследствии, однако, я видела его ежедневно, ибо он почти не выходил из дома моего отца.
Двор вызвал герцога по делам чрезвычайной важности. Речь шла об успокоении возмущения, вызванного в Арагоне новыми податями. В королевстве этом знатнейшие семейства зовутся ricos hombres и полагают себя равными кастильским грандам, причем род Сидония почитается старшим среди них. Этого было довольно, чтобы заставить прислушаться к словам герцога; к тому же он был любим за достоинства, свойственные ему. Герцог отправился в Сарагосу и сумел сочетать желания двора с интересами граждан Сарагосы. Его спросили, какой он хочет награды. Он ответил, что жаждет некоторое время подышать воздухом отечества.
Герцог, человек правдивый и откровенный, отнюдь не скрывал приятных чувств, которые он испытывал в моём обществе, поэтому мы почти всегда были вместе, в то время как другие друзья моего отца занимались с ним государственными делами.
Сидония признался мне, что он немного склонен к ревности, а иногда даже к внезапным бурным вспышкам. Вообще он говорил мне только о себе или обо мне, а когда подобная беседа происходит между мужчиной и женщиной, отношения вскоре становятся всё более тесными. Поэтому я нисколько не удивилась, когда в один прекрасный день отец, позвав меня в свой кабинет, объявил, что герцог просит моей руки.
