Я решил, что империя может выделить для экспедиции в Британию четыре регулярных пехотных полка, четыре вспомогательных полка и тысячу кавалеристов — что было немало. Посоветовавшись с моими армейскими командирами, я отозвал три полка с Рейна, а именно: Второй, Двенадцатый и Четырнадцатый, и один с Дуная — Девятый. Я поручил командование походом Гальбе и дал ему в помощь Гету, поставив его во главе кавалерии; начало похода я назначил на середину апреля. Но нас сильно задержала постройка транспортных судов, а когда они были готовы, заболел Гальба, и я решил ждать, пока он поправится. К середине июня он был все еще очень слаб, и я, к большому своему сожалению, увидел, что откладывать больше нельзя.
Я назначил на его пост ветерана, который слыл умнейшим тактиком и храбрейшим человеком в армии, некого Авла Плавтия, дальнего родственника моей первой жены Ургуланиллы, и он тут же отправился в Майнц, чтобы принять командование полками, выделенными для экспедиции. Авлу было под шестьдесят, с тех пор, как он занимал должность консула, прошло четырнадцать лет; старые солдаты помнили, что он пользовался большой популярностью в Четырнадцатом полку, которым он командовал при моем брате Германике. Задержка, вызванная болезнью Гальбы, была тем более неприятна, что слухи о предстоящем вторжении, которое держалось в секрете до середины апреля, достигли противоположного берега пролива, и теперь Каратак и Тогодумн поспешно возводили оборонительные укрепления. Девятый полк уже успел подойти с Дуная к Лиону, два полка французских вспомогательных войск и один швейцарский вспомогательный полк давно стояли там под ружьем. Я отправил Авлу приказ сделать с рейнскими полками марш-бросок в Булонь, захватив по пути вспомогательный полк батавов — германское племя, живущее на острове в устье Рейна — и со всеми ними пересечь пролив на транспортных судах, которые он там найдет. Одновременно в Булонь подойдут те войска, которые были в Лионе. И тут возникла неожиданная трудность. Рейнские полки не пожелали сдвинуться с места. Они заявили, что им вполне хорошо там, где они есть, а британскую экспедицию они считают опасным и бессмысленным делом. Они сказали, что их отвод сильно ослабит оборону Рейна — хотя я усилил гарнизон, придав оставшимся полкам большие соединения французских вспомогательных войск и сформировав новый полк, Двадцать второй, — и что вторжение в Британию противоречит воле Божественного Августа, который утвердил навсегда в качестве стратегических границ империи Рейн и Ла-Манш.
Я сам в то время — середина июля — был в Лионе и отправился бы лично на Рейн, чтобы убедить солдат выполнить свой долг, если бы в Девятом полку не началось брожение, и среди французских солдат тоже; поэтому я послал в качестве своего представителя Нарцисса, бывшего в Лионе вместе со мной. Это была страшная глупость, но благодаря моему дурацкому счастью все кончилось хорошо. Я по-настоящему не понимал, насколько Нарцисс непопулярен. Очень многие считали, будто я во всем следую его советам и вообще я у него на поводу. Прибыв в Майнц, Нарцисс довольно фамильярно приветствовал Авла и попросил построить полки перед военным трибуналом. Когда это было сделано, он взобрался на трибунал, выпятил грудь и произнес следующую речь:
«От имени императора Тиберия Клавдия Цезаря Августа Германика. Солдаты, вам было приказано отправиться маршем в Булонь и оттуда отплыть для вторжения в Британию. А вы ворчите и упираетесь, как бараны. Это очень плохо. Вы нарушаете присягу императору. Если император приказывает идти в поход, от вас ждут повиновения, а не возражений. Я прибыл сюда напомнить вам о вашем долге…»
Нарцисс говорил таким тоном, точно он не посланец императора, а сам император. Естественно, это вызвало недовольство солдат. Послышались крики: «Слезай с трибунала, холуй греческий. Мы не желаем слушать того, что говоришь ты».
Но Нарцисс был очень высокого мнения о самом себе и тут же принялся пространно их увещевать. «Да, — сказал он, — я всего лишь грек и всего лишь вольноотпущенник, но похоже, что я знаю свой долг лучше, чем вы, римские граждане».
И тут кто-то крикнул: «Ио Сатурналии, Ио Сатурналии!», и все их раздражение потонуло в громовом хохоте. «Ио Сатурналии» — возглас, который без конца раздается первого апреля — в день дураков, который мы ежегодно празднуем в честь бога Сатурна. Во время этого праздника повсюду шум, гам, дым коромыслом. Каждый имеет право делать и говорить все, что ему вздумается. Рабы наряжаются в одежду хозяев и командуют ими, точно те — рабы. Высокое попирается, низкое возвышается. Теперь уже все солдаты кричали: «Ио Сатурналии, Ио Сатурналии! Вольноотпущенник стал императором!» Ряды нарушились, началась шумная возня, послышались соленые шутки; к веселью присоединились капитаны, затем кое-кто из старших офицеров и наконец, из стратегических соображений, сам Авл Плавтий. Нарядившись в платье лагерной поварихи, он суетливо сновал по лагерю с большим кухонным ножом. Четверо или пятеро сержантов забрались на трибунал и принялись оспаривать друг у друга любовь Нарцисса. Нарцисс в полном смятении разразился слезами. Авл кинулся ему на помощь, размахивая ножом. «Вы, гадкие люди! — завизжал он пронзительно. — Оставьте в покое моего бедного мужа! Он достойный, уважаемый всеми человек!» Он согнал их с помоста и, обняв Нарцисса, шепнул ему на ухо: «Предоставь это мне, Нарцисс. Это же дети. Ублажи их сейчас, потом сможешь делать с ними все, что захочешь!» Он потянул Нарцисса за руку и сказал:
— Мой бедный муж сам не свой: он не привык к лагерному вину и вашим грубым повадкам. Но он оправится после того, как проведет со мной ночь, не так ли, моя куколка? — Он взял Нарцисса за ухо. — А теперь послушай меня, муженек! Этот Майнц — странное место. Тут мыши грызут железо, утреннюю побудку трубят петухи, а у ос дротики за поясом.
Нарцисс сделал вид, будто испугался, — да он и был напуган. Но солдаты скоро о нем забыли. У них было достаточно других игр. Когда веселье стало затихать, Авл снова надел генеральский плащ, вызвал трубача и велел дать команду «слушайте все!». Через две минуты порядок был восстановлен. Авл поднял руку, призывая к тишине, и обратился к солдатам:
— Солдаты, мы устроили себе праздник Сатурна и получили от этого удовольствие, но сейчас труба положила ему конец. Так что давайте вернемся к труду и дисциплине. Завтра утром я вопрошу волю богов, и, если предзнаменования будут благоприятны, готовьтесь сниматься с лагеря. Мы должны идти в Булонь, нравится это нам или нет. Это наш долг. А из Булони мы должны плыть в Британию, нравится это нам или нет. Это наш долг. А когда мы туда попадем, мы будем сражаться не на жизнь, а на смерть, нравится это нам или нет. Это наш долг. И дадим этим британцам хорошую взбучку, неважно, понравится это им или нет. Такая уж их судьба. Да здравствует император!
Эта речь спасла положение, и больше не было никаких беспорядков. Нарцисс смог покинуть лагерь, не теряя своего достоинства.
Десять дней спустя, первого августа — в мой день рождения, — экспедиционный корпус отплыл от берегов Франции. Авл согласился со мной, что лучше переправить войска через пролив тремя эшелонами с интервалом в два-три часа: высадка первой группы привлечет все силы британцев, и две остальные смогут незаметно подойти к незащищенной части берега и высадиться, не вызвав сопротивления. Но оказалось, что даже первая группа не встретила отпора при высадке, так как до Британии дошли слухи об отказе рейнских полков выступить в поход; к тому же там решили, что в этом году нам уже слишком поздно что-либо предпринимать. Единственным стоящим упоминания происшествием во время переправы было столкновение судов первой и второй групп войск из-за внезапно поднявшегося ветра, который понес первые суда назад; но тут же все заметили, как небо с востока на запад прочертила вспышка света — счастливое предзнаменование, — которая двигалась в ту же сторону, что и войска; поэтому все, кто не был выведен из строя морской болезнью, снова приободрились и высадка прошла в победоносном настроении. Перед Авлом стояла задача захватить всю южную часть острова и провести стратегическую границу от реки Северн на западе до большого залива Уош на востоке, тем самым полностью включив бывшие владения Цимбелина в новую римскую провинцию. Однако всем племенам, которые добровольно покорятся Риму, он должен был предоставить обычные привилегии зависимых союзников. Поскольку это была не карательная экспедиция и нашей целью являлось завоевание страны, по отношению к покоренным племенам требовалось проявить максимум великодушия, — только не перегибая палку, чтобы они не приняли это за слабость. Не надо бессмысленно уничтожать имущество, насиловать женщин, убивать детей и стариков. Авл должен был сказать солдатам: «Императору нужны пленные, а не трупы. И поскольку вы останетесь стоять гарнизоном в этой стране, его совет: причинить здесь сейчас как можно меньше вреда. Умные птицы не гадят не только в своем гнезде, но и в гнездах, которые они захватили у других птиц».
