— Конечно, нет. Выкладывай и не мешай мне спать. У меня была ужасная ночь.
— Милый, я ни за что не потревожила бы тебя, если бы это не было так важно. Вот что он сказал: «Госпожа Мессалина, того, кто для вас очень близок, ожидает ужасная судьба. Снова пагубное влияние Сатурна. Он находится в самом грозном аспекте. Удар будет нанесен в ближайший месяц, не позже сентябрьских ид». Я спросила, кого он имеет в виду, он не ответил и говорил только намеками. Наконец я пригрозила, что его выпорют, это развязало ему язык. Догадайся, что он сказал?
— Терпеть не могу отгадывать загадки, когда я наполовину сплю.
— Но мне трудно выговорить это тебе в глаза. Это так ужасно. Он сказал; «Госпожа Мессалина, твой муж умрет насильственной смертью».
— Он так сказал? На самом деле?
Она мрачно кивнула.
Я сел на постели. Сердце гулко билось в груди. Да, предсказания Барбилла всегда сбывались. А это значило, что я не доживу до задуманного мной обнародования новой конституции каких-то нескольких дней. Я намеревался произнести торжественную речь седьмого сентября, в годовщину моей брентвудской победы, но хранил это в тайне от всех, даже от Мессалины, от которой вообще не имел секретов. Я сказал:
— И ничего нельзя сделать? Мы не можем придумать какую-нибудь хитрость и отвести предсказание?
— Ничего не приходит в голову. Ты мой муж, так ведь? Разве что… разве что… послушай, у меня появилась одна мысль! Предположим, что на этот месяц ты не будешь моим мужем.
— Но я твой муж. Я не могу сделать вид что ты мне не жена.
— Но ты можешь развестись со мной, разве не так? Только на этот месяц. А потом снова жениться на мне когда Барбилл скажет, что Сатурн ушел на безопасное расстояние.
— Нет, это невозможно. Если мы разведемся мы не сможем снова вступить в брак, если в промежутке ты не выйдешь за кого-нибудь другого.
— Я об этом не подумала. Но неужели отступать из-за какой-то технической сложности. Ну, так я выйду за кого-нибудь… за кого угодно… Простая формальность. За повара, или привратника, или за одного из дворцовых стражников. Ради свадебной церемонии, само собой. Мы войдем в брачную опочивальню и тут же покинем ее через другую дверь. Неплохая мысль верно?
Я подумал: что-то в этом есть, но, разумеется, выйти ей надо за человека знатного, из хорошего рода, не то это произведет плохое впечатление. Сперва я предложил Вителлия, но Мессалина с улыбкой сказала, что Вителлий так нежно к ней относится, что будет жестоко выйти за него замуж и не позволить ему провести с ней хоть бы одну ночь. К тому же, как насчет предсказания? Я же не хочу обрекать его на насильственную смерть, верно?
Мы принялись обсуждать различные кандидатуры, чтобы выбрать для нее самого подходящего мужа. Единственный, на ком мы сошлись, был Силий, консул этого года, сын того Силия, генерала моего брата Германика, которого Тиберий обвинил в государственной измене и вынудил покончить жизнь самоубийством. Я недолюбливал его, так как он возглавлял в сенате оппозицию против моих мер, направленных на расширение льгот и привилегий, предоставляемых нашим союзникам, и вел себя по отношению ко мне довольно нагло. После моей речи относительно римского гражданства его попросили высказать свое мнение. Не странно ли, сказал Силий, что наши старинные союзники, благородные и славные греческие города в Ликии, лишены свободы (за пять лет до того я аннексировал территорию Ликии из-за бесконечных политических беспорядков, а также соседний с этой областью остров Родос, где местные жители посадили на кол несколько римских граждан), а кельтские варвары с севера получают права и привилегии, которые гарантируются римским гражданством. Я ответил на это возражение — единственное, которое было выдвинуто — как можно любезней. Начал я так:
— Кто спорит, длинен путь от знаменитой Ликии, от
Пышноструистого Ксанфа,
[266]
где, по словам поэта Горация, песню которого мы с вами слышали в прошлом году во время Секулярных игр,
до Франции и огромной и темной реки Роны… огромной темной реки Роны… о которой нет никаких упоминаний в классических легендах, если не считать сомнительного посещения этой реки Гераклом во время исполнения его десятого подвига — похищения быков Гериона. Однако я не думаю…
Тут меня прервал смех, из еле слышного ставший оглушительным. Оказывается, когда я сказал во второй раз «огромной темной реки Роны» и приостановился на миг в поисках подходящих слов, Силий произнес достаточно громко, чтобы всем было слышно — но, так как сидел он от меня со стороны глухого уха, сам я его слов не разобрал: «Да, огромной темной реки Роны, где, если историки не лгут,
Кудри омывает Клавдий», —
намек на тот случай, когда по приказу Калигулы я был скинут с перил моста и чуть не утонул. Можете представить, как я рассердился, узнав от Нарцисса причину смеха. Я не возражаю против дружеских шуточек в своей компании за обеденным столом или в банях, тем более — пусть даже шутка будет не совсем пристойной — во время сатурналий (между прочим, я вернул этому празднику пятый день, отобранный Калигулой), но мне и в голову бы не пришло потешаться над кем-нибудь в сенате, чтобы вызвать злорадный смех, и то, что это сделал консул, да еще на мой счет, к тому же в присутствии группы видных французов, которых я пригласил на это заседание, вызвало у меня гнев. Я вскричал:
— Сиятельные отцы, я позвал вас сюда, чтобы вы высказали свой взгляд на мое предложение, но по тому гвалту, который вы подняли, можно подумать, что мы не в сенате, а в самом дешевом борделе. Прошу соблюдать тишину. Что подумают о нас эти господа из Франции?
Шум немедленно прекратился. Так бывает всегда, стоит им увидеть, что я действительно сержусь.
Мессалина сказала, что с удовольствием выйдет за Силия, и не только из-за его грубости по отношению ко мне, это, безусловно, заслуживает астрального отмщения, но и потому, что, судя по взглядам, которые он на нее бросает, грубость его была вызвана ревностью, так как он страстно в нее влюблен. Какая самонадеянность, какая наглость! Но она накажет его по заслугам — объявит, что развелась со мной и готова стать его женой, а затем, в самый последний момент, сообщит, что их брак — одна проформа.
Так что мы остановились на Силии, и в тот же день я подписал документ, разрывающий наши супружеские узы и разрешающий Мессалине вернуться под родительский кров. Мы обменялись с ней множеством шуток по этому поводу. Мессалина разыграла сцену раскаяния, умоляла меня о прощении и, упав передо мной на колени, просила разрешить ей остаться. Она со слезами обняла детей, которые не понимали, в чем дело.
— Неужели эти милые крошки должны страдать за грехи матери, о жестокосердный человек?
