Как переедете Воскресенскую, шпарьте по Благовещенской, а там до кладбища без оглядки!..
Самоубийцу Трускова атаман приказал захоронить без креста и отпевания, как и положено в христианском мире, а убиенных жену и сына, как безвинно пострадавших, отпеть в кладбищенской церкви и похоронить отдельно от их убийцы.
Гробы поставили на ломовые дроги, три в ряд, и повезли под конвоем казаков к месту вечного упокония.
Манифестации всеобщего протеста против совдеповцев, приуроченной к заседанию Совета, не произошло.
Взвод солдат расположился в первом этаже Дома просвещения и у парадного подъезда.
До заседания Совета оставалось часа полтора.
Тимофей все еще искал Филимона. Спросил у Окулова: не видел ли мужика в длинной дубленой шубе?
– Что за мужик?
– Да брата встретил и тут же потерял.
– Брата?
– Сказал ему, чтоб ждал на углу.
– А куда ты уходил с есаулом?
– Промялись по Воскресенской. Земляки.
– Да ну?! Ты знаешь есаула Потылицына. Это же любимчик атамана. Может, это ты атаману мозги поставил на место?
Нет, Тимофей не ставил «атаману мозги на место». Просто у него был разговор с есаулом – «из одной же деревни».
– Пойду поищу брата.
VIII
Но не так-то просто было найти перепуганного Филимона Прокопьевича. Город велик, а Филя хотя и приметный, да не из тех, чтоб ни за что ни про что отведать казачьих плетей.
Как только появился казачий эскадрон, Филя, долго не раздумывая, ударился за толпой по Театральному до Песочной, поминутно оглядываясь, не гонятся ли конные казаки. «Исусе Христе, экая круговороть в сатанинском городе, – пыхтел Филя. – И царя, сказывают, свергли, и казаки все едино с шашками и нагайками, и офицеры при погонах, как и при царе было».
Филя, конечно, помнил, что офицер, брательник, «сидилист», наказал дождаться его на углу. Но Филя не таковский – его не обманешь. «И вера моя каменная».
На Песочной, сразу за углом, Филимон Прокопьевич завернул в скобяную лавку. Скобянщик, подперев ладонями рыжую бороду, спал за прилавком. В лавке – ни души. Выставлены на обозрение железные и чугунные изделия, косы, сковороды, ухваты, утюги, всевозможные замки, бельгийские сепараторы, крючья, гвозди, сухие краски в жестяных банках и, конечно, подковы с винтовыми шипами.
Филя брякнул двумя подковами – хозяин очнулся.
– А! Первый сорт. Златоустское литье. В три зимы не собьешь шипы. И запасные шипы есть.
Филя определял по звуку – стальные ли?
– К приблизительности, цена какая?
– На весь скат – три рубля серебром. Дешевле в Бухаре только. Потому зимы не бывает.
– Пошто серебром?
– А ты как бы хотел, мужик? Бумажками?
– Как и водится: гумажные али серебро, золото – все едино деньги. Гумажные ловчее – карман не оттягивают.
– Ишь ты! Умнущий, – оживился хозяин. – Бумажки себе придержи, мужик, а мне – серебро или золото. За сепаратор, к примеру, золотом.
– Эко?
– Вот тебе и «эко»! Или ты из тайги вылез? Революцию проспал? Слышал, царю пинка дали, Всем престолом загремел. А завтра и денежки царские в пыль обратятся, не иначе. А я бы тебе сепаратор отвалил на бумажки… Умнущий!
Филя положил подковы на прилавок.
– Неможно то, чтоб деньги в пыль.
Скобянщик некоторое время разглядывал мужика подозрительно, но, поняв, что до мужика еще не дошла революция, захохотал:
– Деревня-матушка! Тьма беспросветная! Никакого фигурального соображения не имеете. Ты же в городе сейчас, а ничего не уразумел. На всех заплотах воззвания наклеены. И от Комитета, и от совдепов, и от всяких разных партий. Как ты того не сообразил: пе-ре-во-рот в России! Пе-ре-во-рот! Трехсотлетнее царствие как корова языком слизнула – ищи-свищи! Жди: вот-вот в банк привезут от Временного новые деньги. Какие будут деньги? Пустые, как вот эти чугуны. По какой причине? А по той, что у Временного золота нет – не накопили, а в частных банках золото не про Временное правительство. Понимаешь?
– Экое наваждение, – вздохнул Филя. – Я вечор приехал из Минусинска. Человека с багажом привез. На паре рысаков. И он мне гумажками уплатил. Што ж, задарма неделю в дороге мыкался?
– На паре рысаков? Ха-ха-ха! Ты их деньгами теперь корми. Бумажками. Золотом опорожняться будут. Ха-ха-ха! Вот и покроешь убыток.
– Дык я и в банк пойду!
– Иди, иди. В Русско-Азиатский или в Сибирский торговый?
– Присоветуйте, ради Христа.
– Оберни на базаре в товар. Мало ли дураков на свете? Не ты первый.
– Осподи!
– Погоди, и до деревни дойдет революция.
– Дойдет?
, – А ты думал, при городе останется?
– Дык сподобнее при городе – и народ грамотный, и офицеры тут, и войско. А в деревне какая корысть для революции?
– Корысть какая? – прищурился скобянщик. – Тогда слушай: каюк вам всем, мужички. Как только дойдет до вас революция, считай, выметет весь хлеб вместе с охвостьями, а вам солому оставит. Ничего, сожрете. Утробы у вас чугунные – все переварите. Ну, а потом жди, жоманет налогами так, что очумеете. Не выплатите налоги – потянет на убой коров, овец, свиней, а вас, тугодумов, загребет под пятки на позиции вшей кормить. Гамузом. Под гребенку.
– Неможно то! Как по «белому» билету…
– Жди! Получишь «красный» билет и потопаешь, потопаешь. «Шагом арш! В а-а-атаку, суконка! В а-а-атаку!..» Это тебе не царь-барюшка, который примерялся, как бы худо не было, да все думал в своей Думе. Революция, она, брат, покажет!
Филимона Прокопьевича проняло – хоть сымай шубу.
– Уезжал из Минусинска – про революцию ни слуху ни духу.
– Гляди! Как бы не забыл дорогу домой. В городе совдепы объявились.
– В каком понятии?
– Советами солдатских депутатов называются. Оружие у кого? У солдатни. Прижмут тебя, скомандуют: снимай шубу, становись к стене, и – каюк.
– Оно так. Солдаты или казаки. Оно так.
– Казаки – православное войско, мужик. Я сам казачий хорунжий, рыло. Казаки со вшивой солдатней не споются. Погоди еще!..
Филя приуныл. И на постоялом дворе хозяин наговорил страстей – голова вспухла, и тут еще в скобяной лавке. Осталось одно – поскорее из сатанинского города. Неспроста, может, Тимофей крикнул: «Жди, Филимон, на углу!» Чего ждать? Чтоб потащили бы к воинскому начальству, к докторам, и те сказали бы: «Годен, лоб забрить»? А у Филимона Прокопьевича борода еще как следует не выросла за шесть месяцев после возвращения домой.
