– Так точно, ваше благородие.
– Отставить. Честь отдавать только в строю, в гарнизоне.
– Так точно. Солдат Купоросов прибыл из исполкома. Дежурю я с отделением от Седьмого полка, Срочно требуют рас, господин прапорщик. В исполком.
– Отставить «господина». Товарищи мы.
– Так точно, товарищи.
– Хорошая у тебя фамилия, Купоросов. Ты еше подсыплешь купоросу господам и высоким благородиям.
– Так точно, товарищ прапорщик. Подсыплем.
– Можешь идти.
Проводив солдата, Тимофей пошел одеться в комнату Дарьюшки.
Закатные лучи солнца цедились, как сквозь сито, через узорчатые тюлевые шторы на грех полукруглых окнах. Резная деревянная кровать Дарьюшки с тремя подушками – чужая кровать! И все здесь, от изразцового камина с пуфами, ковров, картин в рамах на стене до зеркального трельяжа с туалетным столиком, заставленного дамскими пустяковинами, было чужим, холодным и противным.
Но что же случилось с Дарьюшкой? Почему она упорно прячется от него, Тимофея? Аинна загадочно посмеивалась; чопорная хозяйка всячески навеличивала прапорщика, а в сущности, откровенно презирала мужичью черную кость.
Завтра Тимофей уедет из Красноярска с эшелоном маршевых рот. Он должен повидать Дарьюшку. Должен!
«Еще подумает, что я ее преследую!» – мелькнула неприятная мысль.
Тимофей взглянул на овальный столик в простенке между двух окон. На столике – книга, раскрытая на середине, в какие-то листки. Подошел к столику и удивился: на развороте, слева, жирным шрифтом: «ЕВАНГЕЛИЕ» на правой странице: «ОТ ИОАННА». Взял один из листков, исписанный прямым почерком Дарьюшки:
«ОТ ЛУКИ, гл. 18.
Всякий, возвышающий себя, унижен будет, а унижающий себя – возвысится».
Подумал: что-то темно, заумно. Как это: унижающий себя возвысится? На карачках ползать перед господами, и тогда они отметят тебя своей милостью?
«Не прелюбодействуй, не убивай, не кради, не лжесвидетельствуй, почитай отца своего и матерь свою».
Тяжко вздохнул: в общем-то, не худо бы жить так, но кто именно соблюдает это божье напутствие? Хотя бы сами попы или тот же архиерей Никон, которого Тимофей видел тогда на званом ужине? Кто из капиталистов соблюдает: «не убивай, не кради, не лжесвидетельствуй?» Никто! В этом Тимофей твердо уверен.
«Когда же услышите о войнах и смятениях, – не ужасайтесь, ибо этому надлежит быть».
Вот это здорово! Не ужасайтесь! Гонят вас, как баранов на убой, радуйтесь. Капиталисты будут карманы набивать, а вы, солдатики, не ужасайтесь, «ибо этому надлежит быть».
Взял другой листок.
«ОТ ЛУКИ, гл. И.
Просите, и дано будет вам; ищите и найдете; стучите, и отворят вам».
Тимофей помотал головой. Какая умиротворяющая ересь. Простите, рабы божьи, и получите по шее! Ищите – и тюрьму найдете.
А вот святой апостол Иаков поучает:
«Терпение должно иметь совершенное действие, чтобы вы были совершенны во всей полноте, без всякого недостатка».
Вечное терпение рабов! Чего же лучше желать для голодных и обездоленных? А вдруг они взбунтуются да спросят у капиталистов: чью кровь вы сосете, вампиры?
«Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут».
Так, так. Плачьте, рабы божьи! На том свете утешитесь.
«А я говорю вам: возлюбите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас».
И всему этому верит Дарьюшка, если так старательно выписала на листки пророчества апостолов? Неспроста явилась монахиня! Что он, Тимофей, знает о жизни Дарьюшки?
Взял еще листок:
«Никто не приставляет заплаты к ветхой одежде, оторвав от новой одежды. А иначе и новую раздерете, и к старой не подойдет заплата от новой».
Покачал головой. Не велика мудрость! Всякий дурак знает, что не надо рвать новую шинель, чтобы залатать старую. Так и с религией. Революцию не заштопаешь ветхими заплатами святых апостолов из Евангелия. А вот Дарьюшка, кажется, верит, что можно примирить революцию с Евангелием!
И еще:
«Никто не вливает молодого вина в мехи ветхие; иначе молодое вино прорвет мехи и само вытечет, и мехи пропадут».
«И никто, пив старое вино, не захочет тотчас молодого; ибо говорит: старое лучше».
«Молодое вино должно вливать в мехи новые, тогда сбережется и то и другое».
Тимофей подумал: надо бы господам наверху, в шикарной гостиной, прочитать эти притчи Иисуса из Назарета. Они же изо всех сил стараются влить молодое вино революции в старые мехи – в изжившее себя барство и тунеядство. Они бы хотели заполнить революцию словоблудием, чтоб сохранить свое господство – «без царя-батюшки – самим царями и пророками быть». Да не выйдет так, господа! Новое вино революции никак не вольешь в старые мехи, в разные комитеты, где заседают адвокаты буржуазии. Ничего не выйдет! Революция создала свои мехи – Советы! Господам не по носу наша рабочая социал-демократическая партия большевиков, да их никто не спросит: быть или не быть нашей партии! Понятно, тот, кто пил старое вино, как вот полковник Толстов, тот, конечно, не захочет молодого вина, еще не выбродившего, не крепкого. Дайте срок: вино революции наберет крепость! Хмель в нашем вине самый натуральный – народный, мозолистых рук!..
Дайте только время.
«Нет, она такой не была! Где же та, давнишняя Дарьюшка?..»
Тимофей вышел из комнаты в прихожую и, натягивая шинель, послал лысого лакея за Дарьюшкой…
VII
Что же он скажет Дарьюшке? Начать с ее листков? Но ведь она не скрывала своей религиозности, только он, Тимофей, пропускал ее молитвы мимо, как назойливый шум, мешающий сосредоточиться на чем-то главном, первостепенном.
Дарьюшка верит апостолам, а он, Тимофей, познал апостолов еще в детстве, когда ночами бубнил на славянском по затасканным страницам Писания. И тогда он видел, что никто из старообрядцев-тополевцев не разумел ни единого слова из того, что он читал им по-славянски, но все истово молились, отстаивая долгие часы на коленях.
Что же ей сказать? Разве она не понимает, что сейчас происходят такие события, что не со Святым писанием надо в них действовать, а взять винтовку, записаться в Красную гвардию совдеповцев и рушить вековую тьму, созданную не без религии. Надо, чтобы человек поверил в самого себя и, засучив рукава, взялся за перестройку жизни без всяких предрассудков.
Когда-то давно человек создал бога и дьявола и наделил их своими собственными понятиями добра и зла, отдал им частицу самого себя и уверовал потом, что все это – бог и черт – возникло до него, до человека.
