Генрих счел нужным вмешаться, пояснил:
— Только то, что необходимо знать девушке о незнакомом ей интересном молодом человеке.
— Генрих, не надо, — смутился Иоганн.
Тут в комнату стремительно вошла смуглая брюнетка в чем-то ярко-оранжевом, и от этого пронзительного цвета все вокруг померкло. Сверкнув черными глазами, она небрежно сказала Иоганну:
— Каролина фон Вирт. — Ласково положила руку на плечо Генриха, внимательно посмотрела на него. — Про вас сплетничают, будто вы все свои силы стали отдавать службе. И теперь я могу это подтвердить.
— Какие у вас для этого основания?
— Ну как же! Вы наконец-то захотели увидеться со мной.
— Только по велению сердца.
— Но в прошлый раз вы так интересовались моей работой на Беркаерштрассе, что я не могла не подумать: больше всего я вас интересую как ваша сослуживица.
Генрих смутился и, стараясь избегать взгляда Вайса, объяснил:
— Просто меня интересовало, насколько вы стали серьезны после того, как начали там служить.
— Представьте, не больше, чем вы.
Генрих обернулся к Вайсу, сообщил:
— Каролина знает несколько иностранных языков в совершенстве, впрочем, она совершенство и во всех других отношениях.
Вайс уже был осведомлен о том, что на Беркаерштрассе размещался лишь один отдел секретной службы — отдел иностранной связи. Он ведал операциями за границей и анализировал поступающие из-за границы материалы.
Позже он узнал, что Каролина, дочь умершего в 1935 году дипломата, почти всю свою жизнь провела за рубежом. Когда отец девушки умер, министерство иностранных дел пыталось привлечь ее к работе в своем разведывательном отделе, но она решительно отказалась. А чтобы избежать мобилизации на трудовой фронт, поступила в Шестой отдел СД стенографисткой и вскоре стала там переводчицей. Лучшей рекомендацией послужило то, что ее старший брат, недавно погибший на фронте, окончил в 1933 году университет вместе с Вальтером Шелленбергом.
Вначале Вайса обеспокоила энергичная решительность, с какой Генрих организовал для него это знакомство, но уже вскоре, как только они вышли с девушками погулять по лесу, все сомнения исчезли. Генрих был настолько увлечен разговором с Каролиной, что даже не подумал о том, как отнесется к встрече с ней Вайс.
Но если Густав узнает об этом знакомстве, ему, пожалуй, может показаться подозрительным, что Вайс уж слишком прытко акклиматизируется в Берлине. Поэтому Иоганн решил на всякий случай держаться подальше от Каролины, чтобы не дать ей повода говорить кому-либо о своем новом знакомстве.
Уловив выражение озабоченности в глазах Вайса, Шарлотта спросила:
— Вам скучно со мной? — И как бы сама с собой согласилась: — Конечно, я очень скучная и какая-то несовременная. Многие мои подруги поступили во вспомогательные женские подразделения, а я пошла на завод, отбываю там трудовую повинность. Живу в казарме и только на воскресенье прихожу домой.
— Но ведь вы тоже поступили патриотично, — равнодушно сказал Вайс.
— Нет, просто мне так захотелось. Папа был инженером на этом заводе, но с тридцать третьего года он нигде не работает, ушел на пенсию из-за болезни сердца.
— Ваш отец очень бодро выглядит, — машинально сказал Вайс. — Никак не скажешь, что он болен.
Шарлотта с тревогой взглянула на него. Уверила торопливо:
— Нет-нет, он очень болен.
И вдруг Иоганна осенило. Тридцать третий год — год прихода к власти фашистов. Нет, тут все не так просто. И с такой же поспешностью, как Шарлотта, сказал:
— Действительно, люди с больным сердцем часто выглядят великолепно.
Шарлотта кивнула и, благодарно улыбнувшись, спросила:
— Вам интересно слушать мою болтовню?
— Разумеется, — ответил Вайс, — очень!
— Мне иногда кажется, — печально сказала девушка, — что я живу какой-то странной, двойной жизнью. И знаете, не так уж страшно в цехе, хотя работа изнурительная и многие женщины калечатся или заболевают неизлечимыми болезнями. Самое страшное потом — в казарме. Туда мужчины приходят, как в… ну, сами знаете куда. И есть женщины, которым все безразлично. Они так напиваются — ужасно… А некоторые матери прячут в казарме своих детей, потому что им некуда девать их. — Помолчав, она добавила: — Но почему же члены национал-социалистской партии освобождены от всего этого и не терпят тех лишений, от которых страдает вся нация? Вы считаете это правильным?
— Я ведь недавно в Берлине, — попытался увильнуть от прямого ответа Вайс.
— Я забыла, ведь вы служили в генерал-губернаторстве. Гитлер говорил, что генерал-губернаторство — это резервация для поляков, это большой лагерь. Там действительно ужасно?
— Для кого как.
— Меня интересует не то, как вы жили там, а как там умерщвляют людей?
— Разве у вас на заводе не работают военнопленные?
— Их избивают до смерти, а многие умирают своей смертью — от истощения. Мне иногда стыдно, что я немка! — с горечью сказала Шарлотта. — И знаете, что я думаю? Если русские победят, они станут обращаться с нами так же, как мы обращаемся с ними. Доктор Геббельс все время утверждает, что русские будут мстить нам за жестокость жестокостью. Я устала от его длинных речей.
— И все-таки согласны с тем, что он говорит?
— А разве это не так?
— По роду моей службы мне приходилось знакомиться с принципами большевиков, — сказал Вайс. — Они радикально отличаются от принципов, которые провозглашает фюрер, и я думаю, русские поведут себя не так, как мы предполагали. — И счел нужным добавить: — Поэтому Советский Союз и является главным противником Третьей империи. И не только внешним противником, как его союзники, но и политическим.
— Странно, — медленно протянула Шарлотта, — я знаю, что вы офицер СД, но почему-то не боюсь вас. А вы, мне кажется, меня боитесь и поэтому говорите так осторожно и так уклончиво отвечаете на мои вопросы.
— Знаете, — с нарочитым легкомыслием в тоне сказал Вайс, — я предпочитаю не говорить с девушками о политике.
— Хорошо. Поговорите со мной о том, о чем вы обычно разговариваете с девушками. — И Шарлотта нетерпеливо приказала: — Ну, я вас слушаю.
Вайс в замешательстве опустил глаза.
— Может, я вам не нравлюсь?
Вайс честно признался:
— Ну что вы, даже очень!
— А чем именно? — настаивала девушка.
— Тем, что вы такая, какая вы есть.
— Какая же?
— Ну, мне показалось, будто я вас давно знаю.
— Со слов Генриха?
— Нет, он никогда не говорил мне о вас.
— Мужчины обычно говорят о девушках. Что вы скажете Генриху обо мне? Ну, будьте же смелее!
