— Да, пожалуй, — уныло согласился Гуго. — Действительно, больше всего мы боялись не того, что верные Гитлеру части СС могут уничтожить нас, а того, что убийство Гитлера будет воспринято как сигнал к революционному восстанию. Мы боялись и того, что советские войска нанесут окончательное поражение нашей армии прежде, чем американские и английские части начнут продвигаться по нашей территории. — И вдруг, будто только сейчас осененный внезапно возникшей мыслью, Гуго спросил живо: — А почему вы осуждаете некоторые мои высказывания?
— Мне небезразлично, за что вас собираются казнить здесь! — сказал Вайс.
— А мне, знаете, теперь уже наплевать, казнят ли меня как единомышленника Штауфенберга или как противника его заблуждений. Важно одно — смерть все и всех уравнивает. — Гуго добавил с усмешкой: — Каждый живой мыслит по-своему, но все мертвые воняют одинаково. Жаль, что здесь я не могу предложить вам проверить это на практике: ведь вас, очевидно, тоже скоро повесят.
— Да, — сказал Вайс и потрогал пальцем шею. — Очень любезно, что вы напомнили мне об этом.
— Простите мою маленькую месть, но мне показалось — вы как будто умаляете значение нашего заговора…
Два молодых офицера, Юргенс и Брекер, вернувшись после короткого, беглого допроса, в конце которого им сообщили, что они будут приговорены к казни, находились в состоянии глубокого отчаяния. Не близость казни — к известию о ней они отнеслись с достойным мужеством — ужасала их. Они поняли по ходу допроса, что среди генералов, возглавлявших заговор, оказались доносчики. Эти предатели назвали гестапо фамилии участников и сообщили ряд подробностей заговора. А другие генералы в день 20 июля, когда было назначено убийство Гитлера, проявили трусость, нерешительность. Они бездействовали, взвалив все на Штауфенберга. Узнав, что Гитлер после взрыва бомбы остался жив, эти генералы лишь покорно ожидали возмездия и не предприняли ничего, чтобы дать возможность спастись своим младшим сообщникам.
Всю ночь Вайс провел с этими молодыми офицерами.
Юргенс с ожесточением говорил, что теперь он понял: многие генералы, снятые Гитлером с постов за поражение на Восточном фронте, стали участниками заговора только из чувства мести, чтобы потом свалить на Гитлера свои военные неудачи.
Брекер рассказывал, что Штауфенберг, как и те, кто разделял его взгляды, считал, что прежде всего надо добиться капитуляции армий вермахта на Восточном фронте. Но теперь, в отчаянии повторял молодой офицер, теперь, когда заговор провалился, самое ужасное не то, что многие участники его казнены, а другие еще будут казнены. Что такое их смерть по сравнению с тем, что не удалось предотвратить гибель сотен тысяч немецких солдат на Восточном фронте?
На все эти сетования Юргенс с горечью отвечал:
— Но ведь мы с тобой знали, что руководители заговора единодушно сходились на капитуляции перед США и Англией с тем, чтобы продолжать войну с Россией.
— Да, но мы были за Штауфенберга, — возразил ему Брекер, — а с ним сочли возможным вступить в переговоры даже коммунисты.
— А где они сейчас? Тоже казнены?..
Через два дня Вайса внезапно вызвали в контору тюрьмы и сообщили, что он свободен.
В тюремных ворот его ждал в машине Густав. Похлопав Вайса по плечу, он сказал одобрительно:
— Однако вы оказались выносливым господином.
Густав, не заезжая на Бисмаркштрассе, отвез его в штаб-квартиру Шелленберга.
Тот, еще более похудевший и пожелтевший, встретил Вайса без улыбки. Пожал руку, сказал:
— Я подробно информирован о вашем поведении. — Болезненно сморщился, потер левый бок, спросил: — У вас есть какие-либо просьбы?
— Я готов продолжать службу, и можете не сомневаться… — начал было Вайс.
— Я не это имею в виду, — нетерпеливо перебил Шелленберг.
— Прошу вас тогда, прикажите освободить заключенных офицеров вермахта Брекера и Юргенса.
— Вы имеете доказательства их невиновности?
— Они не предали никого из участников заговора: это — лучшее свидетельство того, что они могут пригодиться.
— Для какой цели?
— Я полагаю, вы оцените их способность держать язык за зубами даже под угрозой казни.
— Я уже оценил в вас эту способность, — улыбнулся одной щекой Шелленберг.
— Благодарю вас, — сказал Вайс. — Значит, я могу твердо рассчитывать…
Шелленберг снова перебил его:
— Я собирался обратиться к рейхсфюреру с просьбой о награждении вас железным крестом первого класса. Вы предпочитаете, чтобы я побеспокоил его по другому поводу?
— Разрешите мне снова повторить мое ходатайство.
— Хорошо, — Шелленберг взял со стола какую-то бумагу, медленно разорвал ее, бросил в корзину. — Можете идти.
Но на пороге остановил:
— Вы полагаете, они годятся для секретной службы.
— Нет, — сказал Вайс.
— Тогда для чего же?
— Когда рейхсфюрер их помилует, господин Мюллер будет пытаться выяснить, не были ли они агентами рейхсфюрера. — Вайс усмехнулся. — Мюллер потерпит неприятное для него поражение. О предпринятом им расследовании станет известно, и это послужит новым доказательством его недружественного отношения к Гиммлеру.
Шелленберг молча, испытующе смотрел в глаза Вайсу и вдруг улыбнулся.
— Это, пожалуй, остроумно. Теперь я понял. Вы готовите маленькую месть Мюллеру за ваше пребывание в заточении?
— Вы проницательны, мой бригаденфюрер, — сказал Вайс. — Значит, я могу быть уверен?..
— Так же и в том, — подхватил Шелленберг, — что сейчас я прикажу отпечатать новое представление рейхсфюреру о вашем награждении.
На пути к Бисмаркштрассе Густав успел рассказать Вайсу, что всю махинацию с ним не без труда разоблачили криминалисты, находящиеся на службе Шелленберга. Смерть неизвестного человека последовала не во время автомобильной катастрофы, а в результате отравления, задолго до катастрофы.
Потом через агентов удалось установить, что Вайс находится в тюрьме. Но Вальтер Шелленберг приказал не предпринимать никаких срочных мер для освобождения Вайса: ведь его пребывание там являлось серьезнейшим испытанием, лучшей проверочной комбинации и не придумаешь. А потом, занятый множеством дел, бригаденфюрер, очевидно, забыл о Вайсе, напомнить же о нем никто не решался. И только когда Шелленберг случайно увидел в подписанном Гиммлером списке приговоренных к казни имя Вайса, он принял соответствующие меры.
— Но, возможно, — добавил Густав, — ни Гиммлер, ни Шелленберг не хотели в это сложное время ссориться с Мюллером. После же того, как Гиммлер расправился с участниками заговора и, главное, с теми из них, кто был вхож к нему, открылась возможность отобрать вас у Мюллера.
— Но меня могли повесить в любой день после приговора, — заметил Иоганн.
