— И ты ей так же верен, как и рейху?
— Так же.
Ефрейторша иронически пожала плечами.
— Если она не во вспомогательных частях, то все равно, как и все женщины, призвана и отбывает сейчас где-нибудь трудовую повинность. А когда женщина работает двенадцать часов, а потом идет не домой, а в казарму, в общежитие, где другие пускают к себе ночью под одеяло своих начальников-тыловиков, рано или поздно она все равно пустит кого-нибудь под свое одеяло, как и все другие.
— Она не такая.
— Я тоже была не такая.
— Вы из деревни?
— Да.
— У вас своя ферма?
— Нет. Мы работали с отцом у господина рейхсфюрера Гиммлера, у него под Мюнхеном огромная птицеферма. Он большой знаток и любитель чистопородных индеек. К рождеству мы их забивали и целыми грузовиками отправляли не только в Мюнхен, но и в другие города.
— У него большие доходы от этой птицефермы?
— Ха! Он теперь один из богатейших людей в империи, ферма — это так, для удовольствия.
— Вы его знали, видели?
— Да, и довольно часто.
— И какой он?
— Знаете, такой заботливый. Заболел индюк из Голландии, так он приказал оттуда прислать ему специального ветеринара-орнитолога. И тот вылечил.
— Вам хорошо платили на ферме?
Ефрейторша сказала задумчиво:
— Отец под рождество унес с фермы несколько горстей орехов, которыми откармливают индюшек. Он хотел их завернуть в серебряную бумагу и повесить на елку.
— И что же?
— Мы встречали рождество без отца. Его избил управляющий и запер в сарае на все дни рождества. — Произнесла с надеждой: — Надеюсь, в генерал-губернаторстве мне дадут землю, и тогда мы с отцом заведем свою птицеферму.
— Вы на это рассчитываете?
— А как же! Я член национал социалистической партии, вступила еще до того, как мы стали хозяевами в Европе. Каждый из нас получит свой кусок. — Зевнула, осведомилась лениво: — Так как, угостить шнапсом? — Вайс ничего не ответил. — Если вы стесняетесь, можно пойти ко мне. — Заметила одобрительно: — Вы хороший мастер. — И тут же добавила, — Но сейчас это не имеет значения. Германия располагает таким количеством рабочих рук со всех своих новых территорий, что надо уметь только ими командовать — и все.
— Да, — сказал Иоганн, — мы, немцы, — нация господ. Ваш отец почему-то забыл об этом, когда брал орехи, предназначенные на корм для индюшек.
Ефрейторша возразила простодушно:
— Но скоро он сможет сам так же наказывать батраков, когда у нас будет своя птицеферма.
— А если начнется война с Россией?
Ефрейторша задумалась, потом сказала:
— Все-таки я хотела бы получить свой кусок земли не там, а здесь, в генерал-губернаторстве.
— Почему?
— В России суровые зимы, и надо сильно утеплять птичники, это лишние расходы. — Вытянув ноги в блестящих чулках и глядя на них озабоченно, спросила: — Вы не находите, что они у меня красивые и полные, как у настоящей дамы? Так мне многие говорят. — Сказала задумчиво: — А когда я работала на ферме, были, как палки, сухие, ровные снизу доверху.
— Да, — согласился Иоганн, — здесь неплохо кормят.
Расстался он с ефрейторшей почти дружески. На прощание она сказала ему сочувственно:
— Я знала тут еще таких парней, как вы. Они не могут. Говорят, это от сильных нервных переживаний после особых заданий.
— Нет, — усмехнулся Иоганн, — что касается меня, то я не нервный, не замечал за собой ничего такого.
— Это потому, — сказала ефрейторша, — что вам не приходилось быть агентом.
— Да, — согласился Иоганн, — не приходилось. Не всем же быть исключительными храбрецами. Только вот жаль, что они кое-что теряют после этого и не могут потом обзавестись потомством.
Тема разговора, видимо, сильно занимала ефрейторшу. Она заметно оживилась.
— Мне один эсэсовский офицер доверительно рассказал, что Герда Борман, супруга рейслейтера Мартина Бормана, собирается обратиться ко всем женщинам Германии с призывом разрешить своим мужьям многоженство и даже сама написала проект закона. И вручила мужу личную доверенность, разрешающую ему иметь трех жен с обязательством посещать каждую семью раз в неделю.
— Ну, это так, выдумка, — усомнился Вайс.
— Честное слово, это правда. — поклялась ефрейторша и добавила серьезно: — И это очень патриотично со стороны немецких женщин. Мы же должны помочь фюреру заселить новые территории немцами. И нас должно быть на земле больше, чем всех других народов. Это же ясно.
— Ну ладно, пусть так, — согласился Вайс, укладывая инструмент в брезентовую сумку. Щелкнул выключателем. Спирали в жаровне, накаляясь, источали сухой жар, пахнущий горячим металлом.
Иногда по вечерам Иоганн помогал аккумуляторщику Паулю Рейсу перебирать, мыть, очищать свинцовые пластины от осадков окиси, и тогда они беседовали.
Пауль родом из Баварии, отец его — владелец небольшой бондарной мастерской, где изготовлялись не только бочки, но и резные деревянные раскрашенные кубки для пива.
Пауль толст, весел, добродушен. Он показал Вайсу значки, которые получил, выигрывая не однажды первенство на пивных турнирах. Объяснил:
— Хотя это вредно отражалось потом на здоровье, зато лучшей рекламы для бондарной мастерской не придумаешь.
В 1938 году в дни 9—10 ноября по всей Третьей империи прокатилась кроваво-черная волна еврейских погромов. Пауль в те дни приютил в мастерской семью врача Зальцмана, который некогда спас ему жизнь, сделав смелую и, главное, бесплатную операцию, когда Пауль умирал от заворота кишок. Кто-то донес на Пауля.
Он был членом национал-социалистской партии. Предали суду чести. Исключили, сослали в трудовые лагеря.
Пауль говорил, обиженно оттопыривая пухлые губы:
— На суде чести я утверждал, что мной руководили только деловые побуждения. Я считал: мой долг Зальцману не меньше пятисот марок. Это большая сумма. Отказать Зальцману в убежище означало бы, что я решил таким образом отделаться от кредитора. Это могло подорвать доверие к отцовской фирме.
— В самом деле?
— Безусловно. Многие отделывались от своих кредиторов тем, что доносили о них что-нибудь в гестапо.
— Доносили только на евреев?
— Если бы! На всех, кому не хотелось возвращать долги. — Сказал с гордостью: — В нашем роду Рейсов все были бондари, а трое наших предков — цеховые знаменосцы. И никто из Рейсов никогда не совершал коммерчески бесчестных поступков.
— Значит, если бы вы не были должны врачу деньги, то и не подумали бы его прятать?
