— Вот такие ребята нам и нужны! — с энтузиазмом воскликнул Вайс. — Надеюсь, вы нам кое-кого уступите?
— Как прикажет оберштурмбаннфюрер.
Иоганн положил руку спину Рейса и, дружески полуобнимая его, попросил:
— А ну, по-приятельски. Парочку таких, какие покрепче. А то, я вижу, они все тут заморыши.
— Ну, не все, есть один кролик поразительной живучести.
Вайс сказал сухо:
— Те, на которых производятся медицинские эксперименты, нам не нужны.
— Да нет, этот совсем из другой породы, — рассмеялся Рейс, — из гончих. Ну, понимаешь, гончий кролик. Мы указываем ему место прохода в ограждении, он подговаривает группу на побег. Ну, и, следовательно, таким простым способом мы выявляем еще не обезличенные объекты и избавляемся от них.
— Здорово, — похвалил Иоганн.
— Шаблонный прием, — скромно сказал Рейс, — тянем его еще с Треблинки.
Иоганн обвел глазами колонну заключенных, попросил:
— А ну, покажи мне этого парня.
— Да вот он, напротив, — семьдесят три два ноля двенадцать.
Понимая, что речь идет о нагрудном номере на куртке заключенного, Иоганн довольно быстро нашел его.
Такой же, как все тут. Ничем особенно не выделяется. Лицо сизое, набрякшее, уши круглые, широкие, сутулый, с отвислым задом. Вот разве что правая бровь от шрама лысая.
— Не годится для нас, староват, — сухо объявил Иоганн.
— Да ему и тридцати нет. Они все здесь похожи на стариков.
Иоганн, испытывая неистовое напряжение душевных сил, смотрел им в глаза, но взгляд его встречал только стеклянное, мертвое мерцание глаз, казалось не видящих его и не желающих его видеть. Он не существовал для этих людей — вот что означали их взгляды. Не существовал — и все. Он был для них ничто. Ничто в сером мундире. Ничто, голосу которого они будут повиноваться так же, как голосу репродуктора.
Рейс сделал движение пальцем и произнес:
— Семьдесят четыре два ноля четырнадцать.
Блокфюрер выкрикнул:
— Семьдесят четыре два ноля четырнадцать, к господину унтерштурмбаннфюреру!
Четко печатая шаг, из рядов вышел скелетообразный человек, снял с головы полосатую матерчатую шапку, притопнул, вытянулся.
— Поговори, если хочешь, — разрешил Рейс Иоганну.
Иоганн, пристально глядя в лицо этого человека, громко и внятно спросил по-русски:
— Вы желаете предлагать свои услуги в качестве изменника родины? Во имя победы великой Германии и славы фюрера?
— Не понимаю, — глухо сказал № 740014.
— Я плохо объяснил по-русски? — спросил Вайс.
— Я не понимаю.
— Что вы не понимаете?
— Не понимаю — и все.
— Не хотите понимать?
Заключенный молчал.
Рейс попросил:
— Что он тебе ответил?
— Он хочет подумать, — сказал Иоганн.
Рейс попросил:
— Скажи ему, что я уже начинаю думать, не следует ли полечить его в спецблоке. Он очень плохо выглядит.
Иоганн перевел.
Лицо заключенного стало еще более серым. Он усмехнулся одной щекой, сказал сипло:
— Ясно!
— Что вам ясно? — спросил Иоганн.
— Все, — сказал № 740014. И добавил: — Значит, слезай, приехали.
— Марш! — приказал Рейс и небрежно объявил подскочившему блокфюреру: — Этого — к финишу.
— Момент, — сказал Иоганн. И с улыбкой попросил Рейса: — Разреши мне самому его потрясти.
— Отставить! — приказал Рейс блокфюреру.
Щелкая по плацу деревянными подошвами, заключенные разошлись в бараки.
На плацу возникла вязкая, мертвая тишина. И сразу стали ощутимы кислая вонь тумана, угарный запах человеческого пота и мокрого тряпья, острый запах дезинфекции.
У проволочной ограды серыми тенями метались овчарки. Они никогда не лаяли; их приучили без звука бросаться на людей.
Рейс, осторожно шагая, чтобы не ступить в лужу, говорил:
— Наш лагерь отборочный. Материал приходит к нам после значительного отсева, и все же попадаются коммунисты. Это очень опасно.
— И сейчас есть подозрительные?
— Да, и притом несколько.
— Ты мне потом скажешь их номера, чтобы я не тратил зря времени?
— Конечно, — согласился Рейс. — Это всегда очень хитрые экземпляры. Они умеют хранить тайну и, только когда идут на казнь, обычно выдают себя.
— Чем же?
— Бессмысленной демонстрацией храбрости.
Иоганн шел по черному плацу, упругому, как кожа, и пахнущему потной кожей, и думал о том, что в лагере убивают сначала тех, кто не хочет продлевать свою жизнь и предпочитает мгновенную смерть медленному, мучительному умиранию. Есть здесь и крепкие люди, которых только смерть способна сломить. А есть и другие, тоже крепкие, но они гнутся до предела, гнутся, чтобы вдруг в какое-то мгновение выпрямиться и, выпрямившись, стать снова людьми, себе на гибель. И нужно найти таких людей. Это нужно для дела, которому служит Иоганн, и такие люди для него бесценны. Но как найти их?
Вот этот, № 740014. Кто он? Что он? Номер в картотеке? А если б Иоганн оказался в плену, разве он стал бы говорить правду? Конечно нет, он лгал бы.
Но этот, № 740014, уже приговорен Рейсом к смерти. Может, теперь он скажет о себе правду? А зачем? Если он раньше не откупился предательством, то почему он сделает это сейчас? Или солжет, чтобы выжить? Но ведь он прошел много проверок, и, значит, было что-то, из-за чего он оказался в отборочном лагере, стал кандидатом в изменники.
Надо поговорить с глазу на глаз.
Может, он просто боялся других заключенных. Даже этот изощренный метод тасовки не избавляет слухачей от возмездия: их часто находят в отхожих местах мертвыми. Значит, здесь кто-то карает предателей. А ведь одному это не под силу, нужны организованные действия.
Нет такого луча, с помощью которого можно было бы увидеть человека насквозь. Нет и не будет. Но Иоганн должен найти способ. Должен…
Туман стал мокрым, почти непроглядным. Рейс включил на мотоцикле фару. Они выехали из низины. В бору было сухо, чисто. Песок скрипел под шинами, в окнах домиков лагерного персонала уютно светились шелковые разноцветные абажуры…
Дитрих сказал Вайсу, чтобы он занялся картотекой. Хитро подмигивая, предложил:
— Я просмотрел личные дела и составил список. Ты тоже составь такой список. Если номера совпадут, это будет хорошо: две головы всегда неплохо. — Потом пожаловался: — Господин Клейн большой мошенник, не захотел расшифровать грифы на личных делах. Эсэсовцы привыкли работать только на себя.
