— А каковы ваши цифры? — продолжал наседать Паренсов. — Мы ведь не любопытства ради допытываемся, дорогой Николай Дмитриевич. Если мы окажемся между Плевной и Ловчей, куда нам направить свои пушки?
— Пушек-то будет — кот наплакал, — хмуро проворчал Скобелев. — Кровью ведь умоемся и кровью держать будем.
— Осман-паша не пойдет на Ловчу, — Артамонов сказал это настолько тихо, что Скобелев и Паренсов невольно подались вперед. — Разделите цифры дьякона Евфимия пополам, и вы получите более или менее реальное представление о силах Османа-паши.
— Так ведь… Об этом необходимо немедленно довести до сведения главнокомандующего! — крикнул Скобелев, вскакивая. - Ах, крысы штабные…
— Сидите, Михаил Дмитриевич, сидите, — сквозь зубы процедил Паренсов. — Сидите и гладьте свои бакенбарды.
— Я все сообщил, — глухо сказал Артамонов. — Я все сообщил своевременно, но мою докладную записку навечно положили под сукно.
— Но почему же? Почему? — вновь не выдержал Скобелев.
— Почему? — полковник Артамонов вдруг зло улыбнулся. — Потому что кое-кому это весьма выгодно. Победил — так победил шестьдесят тысяч, имея у себя двадцать пять. Не победил — так тоже потому, что у Османа все те же мифические шестьдесят тысяч вместо реальных тридцати. Некоторые генералы умеют побеждать, а некоторые — воевать. Тоже, между прочим, искусство, — он помолчал. — Надеюсь, господа, вы не воспользуетесь моей откровенностью.
— Благодарю, полковник, от всей души благодарю, — Скобелев встал. — В молчании нашем можете не сомневаться.
На прощанье он так стиснул руку Артамонова, что Николай Дмитриевич долго еще тряс худыми пальцами после ухода неожиданных гостей.
3
Если пользоваться иносказанием Артамонова, то Скобелев принадлежал к тем полководцам, которые умели побеждать, но способности «воевать» были лишены напрочь. Михаила Дмитриевича никогда не интересовали генеральские интриги, своевременная забота о возможных провалах собственных планов и прочая околотронная суета. Он был человеком действия, а не закулисных махинаций, строил свою военную карьеру сам и с брезгливостью относился ко всякого рода ловкачеству. Отругавшись, сколько того требовал темперамент, выбросил из головы все, что не касалось его, и начал энергично собирать и готовить вверенный ему отряд.
Кавказская бригада пришла вовремя, Бакланов вновь занял Ловчу, но сил у него было недостаточно, и все понимали, что в городе он долго не продержится. Скобелев намеревался бросить на поддержку Тутолмина, но ему приказано было воздержаться, обратив все внимание в сторону Плевны. Одновременно с этим приказом пришло и приглашение на военный совет; Михаил Дмитриевич оценил разницу между приказом явиться и приглашением присутствовать, но не поехал не из-за генеральского престижа.
— Ляпну я там правду-матку, — сказал он Паренсову. — Они же пугать друг дружку силами Османа-паши начнут, а я, боюсь, не выдержу. Ну их с их советами к богу в рай: давай лучше делом займемся. Ты мне связь с Баклановым наладь, Петр Дмитриевич.
Через день подполковник Бакланов после артиллерийской перестрелки с наступающим неприятелем оставил Ловчу. Ворвавшиеся вместе с регулярной пехотой башибузуки учинили в Ловче страшную резню. Об этом Бакланов донес Скобелеву запиской.
— Болгары кричат, — горестно вздохнул казак, доставивший записку. — Женщин да детишек режут прямо, можно сказать, на глазах. Слушать сил нет, хоть землю грызи.
— А помочь не можете? — недовольно спросил Скобелев. — Кони у вас приморились, что ли?
— Там на коне не проскачешь, ваше превосходительство, там горы кругом да овраги. Пехота нужна.
Казак был крепок, немолод, с новеньким Георгием, но без традиционного донского чуба. Да и фуражку носил прямо, по-пехотному, а точнее — как показалось Скобелеву — по-крестьянски: надвинув на уши, а не лихо сбив на сторону.
— За что Георгия получил?
— Награжден за форсирование реки Прут лично его императорским величеством.
— Какой станицы?
— Да я — смоленский, — смущенно улыбнулся в бороду казак. — В казаки зачислен по желанию обчества и по согласию их высокоблагородия полковника Струкова.
— Скажи, что я велел дать тебе чарку, и ступай.
Казак вышел. Скобелев еще раз, уже со вниманием перечитал записку. Бакланов сообщал обстоятельства, по которым вынужден был оставить Ловчу, и свое решение: перекрыть пути между Ловчей и Сельвой.
— Правильно решил, — согласился Паренсов.
— Правильно, если турок все время тормошить будет, — сказал Скобелев. — Пиши приказ на активную демонстрацию, вели дать казаку свежего коня, и пусть немедля скачет к Бакланову. И — разведку во все стороны. Чтоб к утру я все знал.
Вечером неожиданно прибыли гости: князь Насекин и Макгахан. Гости были своими, особого внимания не требовали, и генерал продолжал работу с Паренсовым и Тутолминым, изредка включаясь в разговор. Получив наконец-таки долгожданную самостоятельную задачу, он был оживлен и весел, что не мешало ему, однако, дотошнейшим образом изучать обстановку, пользуясь картой, сведениями Тутолмина, долго топтавшегося в том, памятном, бою по соседству с выделенным Скобелеву участком, и теми данными, которыми пока располагал.
— Господа, я совершил великое открытие, — с обычной ленцой рассказывал князь. — Исполняя обязанности представителя Красного Креста, я посетил лагерь для пленных. И что же я обнаружил? Оказывается, у турка, у этого нехристя и звероподобного существа, как утверждает наша уважаемая пресса, имеются две руки, две ноги и, представьте себе, голова.
— А слышать вам не приходилось? — спросил Скобелев, не отрываясь от кипы донесений разъездов.
— Что именно?
— Как кричат болгарские женщины и дети, когда их режут эти две руки и топчут две ноги с турецкой головой? Ну, так поезжайте к Ловче, я вам и конвой выделю.
— Это дело башибузуков, — сказал Макгахан.
— Вы уверены, дружище? Я не уверен. Враг есть враг, война есть война, а женщина есть женщина. Когда вы, князь, постигнете это триединство, тогда я поверю, что вы очнулись от спячки.
— Возможно, — князь пожал плечами. — Следовательно, либо мне пока везет, либо я бесчувствен, как полено.
— Полагаю, что вам скорее везет, — проворчал Тутолмин. — Впрочем, это ненадолго.
Он был не в духе. Подчинение Скобелеву лишало его самостоятельности, к которой он уже успел привыкнуть. Кроме того, он хорошо знал Михаила Дмитриевича и не без оснований опасался, что во имя достижения поставленной задачи генерал не пощадит его по сути еще не воевавшую бригаду.
— Вы что-то уж очень загадочно помалкиваете, Макгахан, — сказал Скобелев, поскольку после замечания Тутолмина гости озадаченно примолкли. — Вы же всегда набиты сплетнями и слухами, как солдатский ранец, а сегодня не раскрываете рта. Наслаждаетесь собачьим коньяком?
