Наступило время Вари; наступило то, о чем просил накануне Роман Трифонович, ради чего затевался этот вечер, а возможно, и сам их приезд в Румынию. Приди Числова часом раньше, она бы встретила не приветливую, уверенную в себе хозяйку дома, а плохо знающую роль статистку, случаем попавшую в героини. Но сейчас Варе уже не нужно было искать темы для беседы, думать о манере поведения; желание нравиться Хомякову и ощущение собственного места в его жизни придавало ей особую, заражающую живость.
— Само очарование, — сказала Числова Гартингу. — Мы так отвыкли от искренности, что я с наслаждением греюсь сейчас в лучах чужой любви. И где наш мужлан откопал этакую карамзинскую свежесть?
После ужина Хомяков увел Числову и Гартинга в свой кабинет. Прочие гости, посидев немного, начали разъезжаться. Генерал был доволен, что его представили всесильной любовнице главнокомандующего; Левашева — утолив свое любопытство и пополнив светский арсенал непосредственным контактом с той же особой; Лизонька с трудом скрывала раздражение, а князь Насекин, непривычно посерьезнев, сказал на прощанье:
— Предчувствия мои дурны, а чувства смешны до слез. Признаюсь, что пришел с одним образом в душе, а ухожу — с двумя. Очень близкими, родными — и не похожими. Прощайте, Варвара Ивановна.
— До свиданья, князь.
— Конечно, конечно, — Насекин вздохнул. — Прошу при случае поклониться вашей сестре. Нет, не поклониться, а кланяться. Всегда.
Он и на этот раз поцеловал руку, но в этом поцелуе уже было признание. Варе стало грустно, и она вернулась в гостиную с этой непонятной грустью. Федор и Куропаткин расставляли шахматы — капитан оставался ночевать, намереваясь спозаранку отправиться на поиски Скобелева. Варя постояла подле них, вздохнула.
— Устали, Варвара Ивановна? — спросил Куропаткин.
— Князь, — Варя опять вздохнула, — он странный сегодня, вы не находите?
— Я мало знаком с ним.
— Оригинальничает, — сказал Федор. — Каждый утверждает свое «я» на свой манер.
— Нет, Федя, здесь не то. Машу отчего-то вспомнил.
Она вышла отдать распоряжение, чтобы приготовили комнату Куропаткину, а возвращаясь, столкнулась с деловыми гостями.
— А вот и наша прелестная хозяйка, — ласково улыбнулась Числова. — Жду вас, дорогая, у себя в воскресенье, в пять часов.
Гартинг расплывался в улыбке, Числова расцеловалась с Варей, и гости отбыли. Роман Трифонович вышел проводить; Варя ждала, когда он вернется. Ей необходимо было видеть его после отъезда этих людей, услышать, что он скажет. А он, войдя, сразу же взял ее ладони в свои и долго не отпускал, сияя глазами. И Варя, чувствуя, как краснеет, улыбалась и не отводила взгляда.
— Коли валит счастье, так пусть полной охапкой, а на половину мы с тобой не согласны, — тихо сказал он. — Так или нет?
— Да, — сказала она, плохо понимая, о чем он говорит, а слушая лишь голос и расцветая еще пуще от его голоса. — А что же эти… Господа эти?
— Ах, эти! — глаза Хомякова утратили влажный блеск. — Подпряг, Варвара Ивановна, с божьей, а паче того — с вашей помощью. Теперь у меня два компаньона: госпожа Числова да господин Гартинг. Прибыли соответственно на сорок процентов уменьшились, да я на обороте не прогадаю. С такими пристяжными нам сам черт не страшен! — он склонился, бережно поцеловал обе ее руки, и взгляд его вновь заволокся нежностью. — Наши, поди, в шахматы сражаются? Вели туда шампанского подать.
И пошел в гостиную, более не оглядываясь, а Варя стояла, удивляясь и радуясь, как спокойно и просто принимает она его внезапные переходы от подчеркнуто вежливого до интимно-ласкового обращения.
2
Скобелев пил вторую неделю. Начинал с утра, с раздраженного непонимания, почему в его постели оказалась женщина, кто она такая, о чем стрекочет и как ее зовут. Лихорадочно пытался припомнить вечер, как правило, ничего вспомнить не мог и торопился опрокинуть рюмку, чтобы обрести равновесие духа. Голова у него никогда не болела, но внутри было тревожно и скверно, а когда выпивал, все вроде бы вставало на свои места. Вежливо выпроваживал очередную незнакомку, и начинался день бесконечного застолья, шума, карточной игры, безудержной вечерней выпивки, где опять появлялись женщины, а утром все начиналось сначала. Первое время Млынов пытался вразумить Михаила Дмитриевича, но потом махнул рукой, решив ждать, когда сам перебесится и потребует утром холодной воды. Но генерал окончательно закусил удила, швыряя деньги цыганам, кокоткам, подозрительным карточным партнерам, выматывающим душу румынским скрипачам и красивым ножкам, плясавшим по его заказам. Тут уж не могло хватить никаких средств, и Скобелев, не задумываясь, подписывал векселя и расписки под любые проценты; разобравшись в этом, Млынов пришел в ужас и срочно бросился разыскивать старика: Дмитрия Ивановича Скобелева-первого, генерал-лейтенанта и командира не существующей более Кавказской дивизии.
— А как пьет? — спросил генерал, когда Млынов вкратце обрисовал ему скобелевский разгул.
— Много, ваше превосходительство.
— Дмитрием Ивановичем мое превосходительство зовут, знаешь, чай, нечего на казенном языке объясняться. Я тебя спрашиваю: «как?», а ты — «много». Это не ответ: для кого много, а для Мишки — в самый раз. Так как все-таки пьет-то?
— По-черному, Дмитрий Иванович, — подумав, определил Млынов.
— Вот это — ответ, — старик вздохнул. — Ах, сукин сын, гусар, лоботряс, прощелыга. С бабами?
— Каждый день — новая.
— Это — в меня, — не без самодовольства отметил Дмитрий Иванович: в его ругани было куда больше одобрения, чем порицания, что очень не нравилось Млынову. — Ну, это хорошо, скорее уморится. А ты чего прискакал? Уговаривать не пойду, я Мишку лучше тебя знаю. Стало быть, ждать надобно, покуда силы в нем кончатся.
Млынов явился не за советом, а за деньгами: старик был богат, но прижимист и, в отличие от сына, считать умел. Кроме того, он обладал редкостным упрямством, которое возникало в нем без всякой видимой причины, и капитан опасался начинать разговор. Пока он раздумывал, с какой стороны подступиться к старому кавказскому рубаке, Дмитрий Иванович продолжал не без удовольствия сокрушаться по поводу беспутного сына.
— Лихой солдат и командир отменный, а перед юбкой устоять не может. Это у него смолоду: как лишнюю чарку хватит, так и глядит, где шелками зашелестело. Сколько разов говорил ему: «Мишка, поопасись, этак и карьеру сгубить недолго. Бабские шепотки нам, военным, самое зло». Какое там! Еще пуще глаза выкатывает. Упрям!
Последнее слово генерал произнес с особым удовлетворением, но Млынов уже не слушал его кавалерийских восторгов; Он поймал ниточку, за которую следовало тянуть, чтобы заставить папашу раскошелиться.
— Совершенно верно заметили, Дмитрий Иванович, — таинственно приглушив голос, сказал он. — Я ведь с тем к вам и прибыл, чтобы предупредить. Известно, сколь предвзято относится к Михаилу Дмитриевичу его высочество главнокомандующий, а тут вот-вот долги всплывут.
