— Сколько турок бежало, а сколько отошло, считали?
— Не было времени.
— Я тоже не считал, но показалось, что отошло меньше. Послал Тодора Младенова: говорит, не все отошли. Много осталось под горою.
— Благодарю, капитан. Первые ложементы, изготовиться к бою! Никитин, глядите в оба, здесь нам артиллерия не поможет.
— То же самое я сказал моему сыну Ангелу, — усмехнулся Нинов, садясь рядом. — Аскеры Сулеймана больше боятся своего вождя, чем смерти. Я дрался с турками в Болгарии, Герцеговине, Черногории и под Севастополем, но я не видал таких атак.
Красные фески появились перед ополченцами внезапно, словно вынырнув из-под земли. Появились молча, без команд и сигналов, и так близко, что защитники отчетливо различали лица. На таком расстоянии не ожидавшие броска не успели бы наладить залпового огня, на что и рассчитывали турецкие офицеры, а разрозненная стрельба не могла остановить единого порыва атакующих. Перед турками лежал пологий подъем, полтораста шагов, и они с хода врывались в ложементы. Исход боя решали секунды, и казалось, что власть над этими секундами принадлежит аскерам Сулеймана.
— Ур-ра!..
«Ура» было жиденьким: пятнадцать ополченцев во главе с подпоручиком Ангелом Ниновым дружно ударили в штыки. Турок к тому времени скопилось уже около двухсот, снизу лезли и лезли, но удар был внезапен, а «Ура!» вдруг стало пугающе грозным: все защитники горы святого Николая — орловцы и ополченцы, стрелки и артиллеристы, офицеры и рядовые — подхватили это «Ура!». Штыками и грозным ревом сотен пересохших глоток противник был сброшен со ската. Из атаки вернулось десять болгар; они молча положили к ногам капитана Нинова тело убитого подпоручика.
Но аскеры атаковали вдоль всего левого фланга, и стрелять было некогда. Навстречу штурмующим посыпались камни, бревна, испорченные ружья — полетело все, что можно было обрушить на врага. Грохот камней, крики раненых и непрекращающееся «Ура!» заглушали все команды, и Олексин только махнул рукой, призывая своих. Он бежал навстречу туркам, зажав по револьверу в каждой руке, стреляя в упор и только по офицерам. А те ложементы, которые оказались вне зоны штурма, лежавшая в резерве за Стальной батареей рота орловцев и все артиллеристы помогали своим, чем могли: хриплым, неистовым и страшным боевым кличем России. «Ура!» гремело над всей горой святого Николая, и только старый Нинов молча стоял над телом сына, погибшего в своей первой атаке.
Это были мгновения не только величайшего боевого подъема — это было единение. В бою перемешались русские и болгары, солдаты и офицеры, перемешались, помогая друг другу, выручая из беды, спасая от гибели. Неудержимый боевой восторг общей победы охватил всех. Орловец в грязной изодранной рубахе вскочил на бруствер ложемента.
— Братья! — крикнул он, и Гавриил узнал жениха своей сестры. — Братья русские, братья болгары! Общее дело сплотило нас, общая кровь породнила. Поклянемся же умереть здесь, но не пустить турок в долину Янтры!..
— Клянемся! — откликнулись ложементы. — Клянемся! Клянемся! Клянемся!
Орловцы бросились к ополченцам, ополченцы — к орловцам: русские и болгары троекратно целовали друг друга, узнавали имена. У многих на глазах блестели слезы, а Никитин восторженно плакал, но в тот миг никто не стеснялся слез. И только капитан Нинов стоял с сухими глазами.
— Примите мои соболезнования, — тихо сказал Олексин.
— Не надо соболезновать, — строго сказал капитан. — Мой мальчик пал за свободу. — Он вдруг выпрямился, крикнул: — Это — наша земля! Наша! Ляжем костьми, но не отдадим ее османам! Не отдадим никогда!
Голос его звенел от боли и горя, а глаза оставались сухими. При каждой фразе старик торжественно простирал раскрытую ладонь над мертвым сыном, точно призывая его в свидетели и одновременно клянясь его гибелью.
— Велики ли потери, поручик?
Гавриил оглянулся. К ним подходил генерал Столетов в сопровождении ординарца Петра Берковского.
— Ложементы удержу, ваше превосходительство.
— Благодарю, — Столетов снял фуражку, шагнул к Нинову и склонил голову. — Позвольте считать вас братом, капитан Нинов.
— Здравствуй, брат, — тихо ответил Нинов.
Он обнял генерала, плечи его затряслись. Берковский бросился к нему, но капитан уже овладел собой и, троекратно поцеловав Столетова, отстранился с прежним замкнутым лицом.
Генерал обернулся к Олексину:
— Выстоим, поручик?
— Или умрем тут, генерал.
Николай Григорьевич молча протянул Гавриилу руку.
4
Через час турки возобновили ружейный обстрел ложементов. Одновременно на скатах Тырсовой горы задвигались густые массы таборов, готовясь к новой атаке. Толстой отдал приказание офицерам следить и первым, подавая пример, встал в ложементе. Офицеры один за другим падали от черкесских пуль, но туркам не удалось незамеченными спуститься с гор: русская артиллерия вовремя открыла прицельный огонь.
И эта атака захлебнулась. Разбитые таборы спешно втягивались под защиту скал, пороховые дымы поползли в ущелья, открывая раскаленное солнце. На всей позиции не было ни клочка тени и ни глотка воды. А черкесский огонь не ослабевал, пули пронизывали все пространство, и даже лежавшие за брустверами батарей резервы уже несли потери. И еще не растаяли дымы, не успели передохнуть защитники, как у краев плато в непосредственной близости от ложементов снова показались сотни красных фесок. Противник повторял атаку с той лишь разницей, что на сей раз поддерживал ее несмолкаемым ружейным огнем.
Эта схватка была продолжительнее и яростнее первой. Противники дрались врукопашную на крутых скатах, у обрывов, и часто тяжко раненные орловцы и ополченцы в последнем усилии цеплялись за врага и вместе с ним летели в пропасть. Взаимное ожесточение выходило за рамки привычных боев: потеряв оружие, защитники грудью бросались на штыки, стремясь заслонить товарищей, а аскеры хватались руками за сабли офицеров, рвали их на себя и, сбив с ног, тут же приканчивали. Так потащили было Никитина — по неопытности он продел кисть в темляк и не мог отпустить сабли; его отбили орловцы, дружно ударив на турок, уже волочивших к себе подпоручика. Гавриил водил ополченцев, по-прежнему вооруженный револьверами: болела рука, раненная в битве за Самарское знамя. Он и в этом бою старался не терять спокойствия, видел все, вовремя приходил на помощь и не тратил зря патронов, выискивая офицеров. В разгар побоища, когда казалось, что турки вот-вот сомнут горсточку защитников, Петр Берковский привел резервный взвод. Эта помощь и решила судьбу штурма: турки были отброшены.
В первый день боев — самый длинный день «шипкинского семиднева» — левый фланг отбил десять турецких атак: в среднем они повторялись через каждый час. Глотки горели от надсадных криков, каменной пыли, порохового смрада и копоти. Последнюю атаку противник предпринял против Стальной батареи уже при лунном свете; отбиваться опять пришлось врукопашную, но отбили и ее, десятую. И тогда наступила тишина, только всю ночь не замолкая, мучительно стонали под обрывами раненые.
