Элизабет долго и напряженно думала, как ответить на этот вопрос, и стыд и смущение от того, что она не знала о беременности сестры, взяли верх и заставили ее солгать.
— Да, наверное. Хотя я не уверена. — Она покачала головой, как бы пытаясь стряхнуть мучившие ее мысли.
Марк опустил плечи.
— Слушай, ей в очередной раз промоют желудок, и все. Ничего нового, Элизабет. Давай ты зарегистрируешься, и мы обсудим это в кафе.
Элизабет покачала головой:
— Нет, Марк, нет. Мне надо ехать.
— Элизабет, это, скорее всего, пустяки, — улыбнулся он. — Сколько таких звонков ты получаешь в год, и всегда одно и то же.
— Может быть, сейчас это не пустяки, Марк.
Марк отнял руку от ее лица:
— Не дай ей сделать это с тобой.
— Что сделать?
— Заставить тебя жить ее жизнью.
— Не будь смешным, Марк, она моя сестра, она моя жизнь. Я должна о ней позаботиться.
— Даже несмотря на то что она никогда ничего не делает для тебя? Даже несмотря на то что ее совсем не волнует, есть ты рядом или нет?
Она как будто получила удар в живот.
— Нет, но ведь у меня есть ты, и ты заботишься обо мне. — Она попыталась разрядить обстановку, стараясь, как всегда, сделать всех счастливыми.
— Но ты же мне не даешь ничего сделать. — От гнева и боли глаза у него потемнели.
— Марк, — Элизабет попыталась засмеяться, но не смогла, — я обещаю прилететь ближайшим рейсом. Мне просто нужно узнать, что произошло. Ну, посмотри сам. Будь это твоя сестра, ты бы наверняка уже ехал из аэропорта к ней, у тебя и в мыслях бы не было заводить этот глупый разговор.
— Тогда что же ты тут все еще стоишь? — холодно спросил он.
Тут Элизабет охватил гнев и сами собой хлынули слезы. Она подняла свой чемодан и пошла прочь от Марка. Вышла из аэропорта и помчалась в больницу.
Она вернулась в Нью-Йорк, как и обещала ему. Прилетев через два дня после него, забрала свои вещи из их квартиры, подала на работе заявление об уходе и вернулась в Бале-на-Гриде. Ее сердце разрывала такая боль, что она почти не могла дышать.
Глава шестнадцатая
Элизабет было тринадцать лет, шли ее первые недели в средней школе. Средняя школа находилась дальше, чем начальная, и это означало, что надо вставать раньше. Кроме того, занятия заканчивались позже, и вечером она возвращалась домой в темноте. Она очень мало времени проводила с одиннадцатимесячной Сир-шей. Раньше школьный автобус доезжал до фермы, теперь же он останавливался в конце длинной дороги, ведущей к их дому, и ей приходилось долго идти одной до калитки, где ее никто не встречал. Была зима, темнота по утрам и вечерам будто покрывала землю черным бархатом. Элизабет уже в третий раз за эту неделю возвращалась домой, сражаясь с сильным ветром и дождем, форменная юбка задиралась и била по ногам, а спина сгибалась под тяжестью набитого книгами ранца.
Теперь она сидела в пижаме у огня, пытаясь согреться, и делала домашнее задание, одновременно следя за Сиршей, которая ползала по полу, засовывая все, до чего могли дотянуться ее толстенькие ручки, в свой слюнявый рот. Отец был на кухне, разогревал тушеные овощи, выращенные на ферме. Они ели их каждый день. Овсянка на завтрак, тушеные овощи на ужин. Изредка бывали толстые куски говядины или свежая рыба, пойманная отцом. Элизабет любила такие дни.
Сирша что-то лопотала, размахивая руками и глядя на Элизабет, довольная, что старшая сестра дома. Элизабет улыбнулась ей и вернулась к урокам. Схватившись за диван, Сирша подтянулась и встала на ноги. Она медленно переступала с ноги на ногу, раскачиваясь взад и вперед, потом повернулась к Элизабет.
— Давай, Сирша, давай, ты сможешь! — Элизабет отложила ручку и сосредоточила все внимание на сестре. Каждый день Сирша предпринимала попытки пересечь комнату, чтобы дойти до стола Элизабет, но неизменно приземлялась на попу. Элизабет решила, что должна непременно присутствовать при этом, должна увидеть, как Сирше наконец удастся совершить свой первый переход. Она хотела сочинить об этом песню или танец, как сделала бы мать, если бы все еще была с ними.
Сирша выдохнула через рот, от чего на губах у нее образовались пузыри, и заговорила на собственном таинственном языке.
— Да, — Элизабет кивнула, — иди к Элизабет. — И она протянула к ней руки.
Сирша медленно отпустила диван и двинулась вперед с решительным выражением лица. Она отходила от дивана все дальше и дальше, и Элизабет, затаив дыхание, старалась не закричать от радости, чтобы не напугать сестру. Сирша не отрывала от нее глаз. Элизабет никогда не забудет этот взгляд, такая в нем застыла решимость. Наконец она дошла до Элизабет, та подхватила ее на руки и закружила по комнате, покрывая поцелуями, а Сирша смеялась и пускала пузыри.
— Папа, папа! — позвала Элизабет.
— Что? — раздраженно крикнул он.
— Быстрее иди сюда, — ответила Элизабет, помогая Сирше поаплодировать самой себе.
Брендан появился в дверях с озабоченным видом.
— Папа, Сирша пошла! Смотри! Сделай это еще раз, Сирша, пройдись для папочки! — Она поставила сестру на пол, чтобы та повторила свой подвиг.
Брендан рассердился:
— Господи, я думал, что-то важное. Я думал, с тобой что-то стряслось. Не надо мне с этим надоедать. — И он вернулся на кухню.
Когда Сирша посмотрела наверх, чтобы во второй раз продемонстрировать своей семье, какая она умная, и увидела, что папа ушел, лицо ее вытянулось, и она шлепнулась на пол.
В тот день, когда Люк впервые пошел, Элизабет была на работе. Эдит позвонила ей во время совещания, и Элизабет не могла разговаривать, так что она узнала обо всем, только вернувшись домой. Вспоминая об этом сейчас, она поняла, что отреагировала почти как отец, и в который раз возненавидела себя за это. Теперь, став взрослой, она поняла его реакцию. Дело не в том, что его это не волновало, как раз наоборот, — волновало слишком сильно. Сперва они начинают ходить, а потом улетают прочь.
Оптимизм вселяло то, что, раз Элизабет однажды уже удалось помочь сестре пойти, она непременно поможет ей встать на ноги еще раз.
Элизабет вдруг проснулась и замерла от страха, все еще во власти приснившегося кошмара. Она замерзла. Луна кончила свое дежурство в этом полушарии и отправилась дальше, освобождая место солнцу. Солнце по-отечески наблюдало за Элизабет, оберегая ее сон. Серебристо-голубой свет на одеяле сменила желтая дорожка. Она приподнялась на локтях. На часах было 4:35 утра, и Элизабет окончательно проснулась. Одеяло, закрутившееся вокруг ног, наполовину сползло на пол. Она спала беспокойно, сны начинались и не имели конца, сменялись новыми, переплетаясь между собой и образуя странный сплав лиц, мест и слов. Она чувствовала себя обессиленной.
