У Ломоносова, конечно же, сохранялись элементы механистического мировоззрения. Отчасти это оправдано (вспомним приведенное выше суждение Иммануила Канта). Но самое главное: он сознавал величие и непостижимую сложность земной природы, живых организмов. Благоговение перед Природой — такой была основа его мировоззрения (в начале XX века этот принцип экологии провозгласил замечательный немецкий мыслитель Альберт Швейцер).
Непризнанный гений — это нормально
Кому-то покажется, что мы слишком углубляемся в научные проблемы, уделяя мало внимания бытовым событиям в жизни Михаила Васильевича. Однако творчество и познание, а не быт — основа его бытия.
Некоторые из его замечательных достижений, о которых шла у нас речь, до сих пор остаются вне истории науки, не оценены по достоинству. Поэтому о них приходится рассказывать обстоятельно.
.. Французский писатель Жюль Ренар записал в своем дневнике: «Да, я знаю. Всех великих людей сначала не признавали; но я не великий человек, и я предпочел бы, чтобы меня признали сразу».
Михаил Ломоносов был великим настолько, что признание к нему пришло через полтора столетия после его смерти и до сих пор в его научном творчестве удается открывать нечто новое и даже актуальное.
В сказке о янтаре Ломоносов упомянул «мещан» ученого общества, считающих янтарь (а также, добавим, ископаемые окаменелости, отпечатки животных и растений) за подлинное минеральное тело, причуду природы. А прежде он упоминал о «черни ученого общества».
Важная это классификация, относящаяся к науковедению (детищу XX века). Существует в научном сообществе основная масса — преимущественно неплохо обустроенные «мещане», разделяющие и развивающие наиболее распространенные учения. Есть и «чернь», утверждающая несусветные, ничем не обоснованные концепции, основанные на вере, а не на знаниях. Наконец, имеются «аристократы» науки, по большей части не признанные «мещанами» и обычно остающиеся до поры до времени (а то и навсегда) неизвестными, непонятыми, неоцененными.
Хорошо это или плохо? Трудно сказать. Область научных знаний консервативна. И это хорошо. Жан Батист Ламарк (1744–1829), идеи которого об эволюции были признаны только после его смерти, в своей «Философии зоологии» писал: «Конечно, многие новые воззрения, излагаемые в этом труде, естественно должны вызвать у читателя при первом знакомстве с ними предубеждение вследствие одного уже предпочтения, всегда оказываемого общепринятыми мнениями перед новыми, стремящимися их вытеснить… Как бы велики ни были трудности, сопряженные с открытием новых истин при изучении природы, еще большие трудности стоят на пути их признания.
Трудности эти, зависящие от разных причин, в сущности скорее полезны, чем вредны для общего состояния науки… Лучше, чтобы истина, раз понятая, была обречена на долгую борьбу, не встречая заслуженного внимания, чем чтобы все, что порождается пылким воображением человека, легковерно воспринималось».
Печально видеть, как порой легковерно принимаются за истину не обывателями, а профессиональными учеными идеи сомнительные, недостаточно обоснованные, но хорошо отрекламированные. Слишком многое зависит от общего культурного уровня общества и устремлений «ученых мещан».
Один из многочисленных примеров — судьба русского биолога младшего современника Ломоносова Афанасия Аввакумовича Каверзнева (ок. 1750–1815). Окончил он Смоленскую семинарию, был беден и смышлен. Его направили учиться наукам и пчеловодству в Саксонию. Успешно окончив Лейпцигский университет, он в 1775 году вернулся в Россию. Не представил свою диссертацию, боясь репрессий: в ней излагалась идея эволюции животных. В Смоленске прозябал как мелкий чиновник.
Его трактат перевели с немецкого (очень плохо), опубликовав без указания автора: «Философическое рассуждение о перерождении животных» (1778). По словам Каверзнева, «все животные происходят из одного ствола», и не только кошка и тигр, «но и человек, обезьяна и все другие животные составляют одну единую семью». Он ссылался на искусственный отбор (так поступит и Дарвин), цитируя Линнея, Бюффона и других ученых.
«Существуют, — писал он, — три причины изменчивости животных: две естественные, а именно — температура, зависящая от климата, и характер пищи, а третья возникает непосредственно от гнета порабощения». Упоминал он и о влиянии почв, рельефа местности.
Русская наука в его лице потеряла талантливого ученого, загубленного социальной средой и предрассудками. Судьба Ломоносова была счастливой не только благодаря его уму и упорству, но и по причине чрезвычайного разнообразия его талантов.
Александр Пушкин писал: «Мы напрасно искали бы в первом нашем лирике пламенных порывов чувства и воображения. Слог его ровный, цветущий и живописный, заемлет главное достоинство от глубокого знания книжного славянского языка и от счастливого слияния оного с языком простонародным. Вот почему преложения псалмов и другие сильные и близкие подражания высокой поэзии священных книг суть его лучшие произведения. Они останутся вечными памятниками русской словесности; по ним долго еще должны мы будем изучаться стихотворному языку нашему; но странно жаловаться, что светские люди не читают Ломоносова, и требовать, чтобы человек, умерший 70 лет тому назад, оставался и ныне любимцем публики. Как будто нужно для славы великого Ломоносова мелочные почести модного писателя!»
Тем не менее Михаилу Васильевичу чрезвычайно помогло то, что он был модным, отчасти даже придворным поэтом. В те времена и в том обществе «пламенные порывы чувства» были неприличны. А вот о недостатке воображения у Ломоносова можно говорить лишь с оговорками. У него оно было столь необычайным, что это не понял даже Пушкин. Ведь великий натуралист-первооткрыватель, подобный Ломоносову, в своем воображении видит нечто небывалое.
«Воображение бедно, — писал великий испанский поэт Федерико Гарсиа Лорка, — и воображение поэтическое — в особенности. Видимая действительность неизмеримо богаче оттенками, неизмеримо поэтичнее, чем его открытия.
Это всякий раз выявляет борьба между научной явью и вымышленным мифом, — борьба, в которой, благодарение Богу, побеждает наука, в тысячу раз более лиричная, чем теогония».
Воображение Ломоносова было научно-поэтическим, особенным, быть может, не столь уж важным для литератора, но совершенно необходимым для великого ученого, философа — первопроходца в области мысли.
Одного этого, конечно же, мало. Помимо знаний, стремления к истине, упорного труда, силы воли, требуются еще и незаурядное терпение, сдержанность, ибо у таких людей всегда есть явные или тайные злопыхатели, завистники.
Отношение к научному творчеству Ломоносова со стороны многих иностранцев, членов Петербургской Академии наук было недоброжелательным. Шумахер считал нужным посылать его труды на отзыв разным специалистам и подчас добавлял, что автор хвастается своими открытиями. Их критика далеко не всегда была честной, квалифицированной. Ломоносов пожаловался на это Леонарду Эйлеру. Тот в ответном письме согласился, что такие нравы постыдны, а потому не следует «принимать к сердцу суждения, столь пустые и противные очевидности».
