И мы не знали, куда деваться: бежать если, то, может быть, попадешься на разъезд или пикет французской, которые либо отправляли обратно в Москву, либо умерщвляли; но мы, положась на власть Божию, остались на произвол судьбе; чему быть, того не миновать.
Однако 1-е число прошло благополучно и 2-е также, и мы успокоились, не зная, что впредь с нами последует; наконец, 7-го числа жандармы наши вдруг собрались и в полдень уехали, а на место их пришла пехотная гвардия; после жандармов начали вывозить раненых из дому, а 10-го числа к вечеру караулы все были сняты у Воспитательного дома и куда убрались – не знаем; в этот вечер всем нам был приказ от генерала Тутолмина, чтоб никто во всю ночь не спал, а были б в предосторожности, ибо нам известно было (да я и сам видел), как копали рвы около стен, что с Кремлем должно быть чему-нибудь.
Я с вечера, походив довольно около дома, пришел к себе в комнату; поужинав, хотел было опять идти на двор, но такой сон навалился на меня, что как лег, так и уснул; в 11 часов меня разбудили, чтоб посмотреть, как в Кремле дворец загорелся; я, встав, пошел в коридор и смотрел в окошко, как пылал дворец; через час дошел огонь и до Грановитой палаты; мне показалось, что из этого окошка не так видно, пошел в третий этаж, подошел к окну, смотрел, как внутренность Грановитой палаты выгорала; вдруг в правой стороне сделалось большое освещение, и в то же мгновение последовал такой жестокий удар, что стоявшие за мною попадали на пол, а меня каким-то самым горячим духом отбросило от окошка, и я чрез упавших и сам уже перевернулся, бывши как ровно опален и оглушен.
Я сначала думал, что из-за Воспитательного дома начали из пушек стрелять в нас, но каков был удар, совсем не походил на пушечный; опомнясь немного, вскочил, бросился вниз по лестнице, прибегаю в свои покои, вижу всех в равном же страхе; наконец, уверились, что это взорвало в Кремле Арсенал; тут стали ожидать вторичных ударов, я пошел на двор, походил с народом, опять пошел в коридор второго этажа к окошку и лишь только что подошел к нему, как вдруг опять сделалось освещение и с левой стороны; я бросился опрометью от окошка и не успел отбежать двух сажен, как и удар последовал, равный первому; прибежав в комнату, насилу опомнился; наши все собрались к выходу из дома, а собравшись, вышли на парадное крыльцо, где собралось человек до 100.
Но генерал Тутолмин приказал, чтоб все шли по своим комнатам и не выходили, а я пошел на площадку двора и стоял с прочими, туда вышедшими, вдруг в третий раз осветило и удар в одну секунду за оным последовал; мы все, как варом поварены, повалились на землю; и не успели встать, как четвертый, а чрез секунду и пятый раз последовали в один раз; в это время пошел очень порядочной дождик; я пошел в комнату, где нашел всех в величайшем страхе; притом же и о себе думали, что, может быть, как и под Воспитательный дом подкачено несколько бочек, то и нас на воздух подымет; а на меня такой сон опять навалился, что где ни хожу или присяду, так и клонит.
Вышедши из терпения, помолился Богу, лег с теми мыслями: что ни случится, так тому и быть, и проспал до самого утра, не слыхав ничего; встав, спрашиваю: что было после того, как я уснул? Мне сказывают, что, слава Богу, ничего не было; и только 5-ю ударами и кончилось; однако все еще боялись, чтоб не было еще подрывов; бывши в таком страхе, пошли мы на набережную, и, вообразите, каковы были удары! даже в Москва-реке вода сделалась как молоко белая и пахла порохом и серою, рыба плыла по поверхности воды уже сонная! и вода так была противна, что в рот нельзя было взять, и таковою была сутки.
Тут появились наши казаки, как мы им обрадовались! и народ, бывши с лишком месяц, как заключенные, вышли и пустились по всем улицам; я пошел кругом Кремля, осмотрел взорванные места, и точно Арсенал, угольная башня, что к Каменному мосту, две башенки с набережной и часть Ивана Великого или придел, где висел большой колокол с двумя посредственными, были взорваны на воздух, а сам Иван Великий и все соборы целы; чернь же, несмотря на очевидную опасность, пустилась в Кремль для добычи, оставленной французами, но казаки вступили в Москву, заняли все места кругом Кремля и не пускали никого (да и теперь еще никого туда не пускают).
Заняв оный по повелению казачьего генерала 4-го Иловайского, велено казакам осмотреть везде, которые выкатили из разных мест Кремля с лишком 60 бочек с порохом, которые не имели своего действия от шедшего в это время дождя и чрез потрясения от ударов земли, замочило и засыпало землею подведенные одна к другой нити с порохом, и чрез это Бог спас остаток Кремля.
После такового происшествия, народ как снова переродился; получа свободу, рассыпался по всей Москве; потом приехала и полиция, из разных городов и мест купцы; теперь опять возобновлены рынки, где продают всякую провизию. Но что касается до вида Москвы, то оной ни на что не походит, и более ничего не увидите, как обрушившиеся здания и обгоревшие трубы; я думаю, что и десятой части не осталось целой, куда ни пойдешь и посмотришь – один ужас только берет; храмов Божиих также самая малая часть осталась, в коих можно производить службу; а прочие либо сгорели до основания, либо французами осквернены; вообразите себе!
Какую мерзость они в оных не делали? Сами как свиньи жили в алтарях, а во многих лошадей ставили вместо конюшен; да что они делали, никак нельзя описать, из женских монастырей многих монахинь с собою везде таскали, да и вообразить нельзя, что только делали.
Письмо князя Кутузова-Смоленского к помещице села Тарутина Анне Никитишне Нарышкиной, об увековечении славы села Тарутина, при котором устроены русскими сильные укрепления
Село Тарутино, вам принадлежащее, ознаменовано было славною победою русского войска над неприятельским. Отныне имя его должно сиять в наших летописях наряду с Полтавою, и река Нара будет для нас так же знаменита, как и Непрядова, на берегах которой погибли бесчисленные ополчения Мамая.
Покорнейше прошу вас, милостивая государыня, чтоб укрепления, сделанные близ села Тарутина, укрепления, которые устрашили полки неприятельские и были твердою преградою, близ коей остановился быстрый поток разорителей, грозивший наводнить всю Россию, чтоб сии укрепления остались неприкосновенными.
Пускай время, а не рука человеческая их уничтожит; пускай земледелец, обрабатывая вокруг их мирное свое поле, не трогает их своим плугом, пускай и в поздное время будут они для россиян священными памятниками их мужества; пускай наши потомки, смотря на них, будут воспламеняться огнем соревнования и с восхищением говорить: вот место, на котором гордость хищников пала пред неустрашимостью сынов Отечества.
