В обстоятельствах того времени он только один из всех русских генералов, он один, пользовавшийся неограниченным доверием соотечественников, мог предать первопрестольную столицу государства в жертву неприятелю. Справедливо говорит историк 1812 года, что для принятия на себя великой ответственности в потере Москвы надобно было иметь более мужества, чем при решении под стенами ее дать битву.
Не будем входить в описание отступления наших войск чрез Москву на Рязанскую дорогу (2 сентября), так как оно не было и по существу своему не могло быть, ознаменовано какими-либо особенными распоряжениями со стороны Барклая де Толли. Отступая по этой дороге, Кутузов имел в виду скрыть от Наполеона цель будущих своих действий и путь, на котором хотел поставить армию. Этот путь был Старая Калужская дорога.
Дав по выходе из Москвы необходимый отдых войскам, Кутузов довел их по Рязанской дороге до Боровского перевоза, а оттуда, 5 сентября, направил их, за Москва-реку, на проселочный путь, идущий вдоль речки Пахры, через город Подольск, поперек больших дорог, ведущих к Москве из Тулы и Калуги. Куда и зачем шла армия, было тайной для всех, кроме самых приближенных к Кутузову лиц и корпусных командиров.
Только по прибытии на Тульскую дорогу, к Подольску, поняли все цель этого бокового движения, поставившего Наполеона в неведение о направлении, взятом нашей армией. Из Подольска она продолжала движение на Старую Калужскую дорогу и, вступив на нее, остановилась у Красной Пахры.
Совершив таким образом боковое движение вокруг Москвы и став твердой ногой на Калужской дороге, Кутузов имел возможность заслонить от неприятеля изобиловавшие запасами полуденные губернии; угрожать пути его действий от Москвы, через Можайск, Вязьму и Смоленск; пересекать отрядами растянутые на чрезмерном пространстве сообщения французов, а в случае отступления Наполеона к Смоленску, предупреждать его по кратчайшей дороге.
Барклай был в восторге от этого плана и от удачного его выполнения. «Это важнейшее и приличнейшее по обстоятельствам движение, – приводим собственные его слова, – доставившее нам возможность окончить войну совершенным истреблением неприятеля, столько меня успокоило, что я был в состоянии забыть болезнь мою, изнурявшую меня с самого Бородина».
Так, в краткий промежуток времени, мы видим: с одной стороны – Кутузова, действующего в духе Барклая в важную и решительную минуту Совета под Москвою; с другой – Барклая, вполне радующегося распоряжениям Кутузова и вполне их одобряющего.
Позиция, в которой армия расположилась при Красной Пахре, на левом берегу реки Пахры, не была одобрена Барклаем де Толли, по причине слишком большого ее протяжения и по причине господствовавших над ней высот правого берега. Соглашаясь с мнением Барклая, Кутузов перевел армию на другую сторону реки, хотя и там войска были размещены Беннигсеном на большем протяжении, нежели желал и предлагал Барклай де Толли. Другое его предложение: послать на Можайскую дорогу отряд, для истребления следовавших по ней в Москву неприятельских транспортов и команд, было принято Кутузовым немедленно и вполне.
Отряженный, вследствие этого, в направлении к Вязьме, генерал Дорохов удовлетворительно исполнил возложенное на него поручение, в течение первых семи дней уничтожив у неприятеля до 80 фур и ящиков и взяв в плен до 1500 человек, в том числе 48 офицеров. Так же успешны были и последующие его действия.
Целые семь дней наши войска стояли спокойно в занятой ими позиции при Красной Пахре. Только 13 сентября показались первые неприятельские войска в виду наших авангардов. Одни из них шли из Подольска, по проселочной, а другие из Москвы, по Старой Калужской дороге, угрожая нам нападением с фронта и обходом с тыла.
В Главной нашей квартире возникли разные предположения и мнения: Барклай советовал не уклоняться от боя и принять его при Красной Пахре; Беннигсен противоречил ему и предлагал: поручив Милорадовичу оборону переправы через Пахру, со всеми прочими войсками выступить к Подольску и атаковать неприятельские корпуса, какие там встретятся.
Главнокомандующий не принял ни которого из этих мнений, а дал приказание отступить по Старой Калужской дороге, с той целью, чтобы, заняв крепкий лагерь, ожидать в нем подкреплений, шедших из Рязани, Тулы, Орла, Брянска и Курска. 14 сентября армия наша отошла к деревне Бабенковой, 19-го продолжала движение еще далее, а 20-го вступила в знаменитую позицию при Тарутине, у соединения речек Истыл и Нары. Во все это время болезнь Барклая де Толли усиливалась; врачи советовали ему искать покоя и отдохновения, и 22 сентября он испросил у Кутузова увольнения из армии.
С искренним сожалением узнали войска об отъезде полководца, к которому со дня Бородинской битвы питали глубокое уважение. Рапорт, которым Барклай де Толли просил себе у Кутузова увольнения, заключался в следующем: «Болезненное мое состояние до такой степени увеличилось, и силы мои, как душевные, так и телесные, столь истощены, что я не могу более командовать вверенной мне армиею, почему нахожусь в необходимости сим покорнейше просить вашу светлость позволить мне до излечения болезни отъехать от армии, поручив оную в команду, кому благоугодно будет вашей светлости.
С прискорбием удаляюсь я от храбрых войск, служащих под начальством моим, ибо желание мое было умереть с ними на поле чести, но болезнь моя сделала меня совершенно неспособным к отправлению моей должности. Я утешаюсь тем, что армия, мне вверенная, за благоденствие которой я бы готов был жертвовать жизнью, остается под предводительством вашей светлости и распоряжением генерала Беннигсена и других генералов».
Так сошел с поприща главнокомандующего полководец, которому в самое трудное время своего царствования император Александр вверил честь и целость главной своей армии и судьбу своего государства, и которого не оценили, а оскорбили современники. Почти сорок лет протекли от той незабвенной эпохи; в продолжение этого времени открылось и объяснилось многое, но все еще великие заслуги Барклая де Толли в Отечественную войну поняты не вполне, и память его не вполне пользуется у нас заслуженной признательностью.
Не переходя еще к дальнейшим обстоятельствам жизни Барклая де Толли, обратимся к неразрешенному еще вопросу: было ли постоянное его отступление от границ до Царева-Займища следствием заблаговременно принятого и императором Александром утвержденного плана, или произошло оно от обстоятельств, не входивших в расчеты при начале войны?
Мы уже приводили выше слова генерала Данилевского, что перенесение театра войны в сердце России произошло не от намерения принятого, но было следствием обстоятельств, которых никакая человеческая прозорливость предвидеть не могла. «Некоторые люди думают уверить, – читаем у Бутурлина, – что намерение завлечь неприятеля внутрь России было заранее принято нашим правительством.
