– А в Москве были?
– В Москве тоже был. Совсем недавно.
– Это как в песне, знаете? – И Валерка поет:
Я по свету немало похаживал,
Жил в землянке, в окопах, в тайге,
Похоронен был дважды заживо,
Но всегда возвращался к Москве.
Из-под лохматых бровей дядя удивленно смотрит на Валерку:
– Откуда ты все знаешь? Это ж про меня песня! И про землянки, и про тайгу, и про два срока! В окопах только не довелось, но это твой папа за меня выполнил.
– А в Турции вы были?
– В Турции не был.
– А она совсем близко, вон там! – Валерка показывает в сторону моря. – Этот берег наш, а тот – турецкий.
– Да, близок локоть, да не укусишь, – загадочно говорит дядя.
– Почему не укусишь? – спрашивает Валерка. – Я могу!
Выгнув руку, он кусает себя за локоть – увы, никакой соли уже не осталось. Ну ничего, еще немного – и в море!
– А ты путешественником хочешь быть? – спрашивает дядя.
– Нет! Я хочу быть химиком, как папа! – Валерка выкрикивает это с гордостью и сразу жалеет: может, все-таки путешественником?
– Химиком – это хорошо, – кивает дядя, – а еще лучше знаешь кем?
– Летчиком? – пытается угадать Валерка. – Или моряком?
– Нет. – Дядя нагибается к Валеркиному уху. – Лучше всего быть врачом. Как твоя тетя.
– Врачо-ом… – разочарованно тянет Валерка. – Но это скучно.
– Нет, не говори, – уверенно отвечает дядя. – Врачи всегда нужны, где бы ты ни был. В землянках, в окопе, в тайге. В любом, как ты их называешь, путешествии.
– И какие у нас дела по дому, ради которых мы в субботу утром не пошли на море? – спросил Володя, когда Валерка и Борис ушли.
Женя посмотрела на него сурово. За три года жизни в Грекополе она окончательно утвердилась хозяйкой в доме, то есть стала человеком, который не только стирает, готовит и гладит, но и решает, что и как мы будем делать. В ее голосе появилась мягкая, бархатная уверенность, черты потеряли былую резкость, плечи, руки и колени округлились. Угловатую девушку-подростка сменила хорошенькая молодая женщина: похоже, в ее жизни, как и в жизни всей страны, голодные годы наконец сменились тучными, а может, просто помогли южное солнце, морской воздух и свежие фрукты. Впрочем, волосы у нее так же стояли дыбом, растрепанные невидимым ветром.
– А ты как думаешь? – сказала она Володе. – Садись, рассказывай. Мы с тобой десять лет живем, а, выходит, ничего о тебе не знаем.
– Что рассказывать-то? – спросил Володя, но послушно сел, куда указала Женя. – Я ж вроде вчера все сказал.
– Все рассказывать. С самого начала. Где родился, кто родители были. Как когда анкету заполняешь – всю правду.
– Ну, в анкетах-то я правды отродясь не писал, – усмехнулся Володя, – но чего уж теперь…
И он рассказал – с самого начала.
Володя Карпов родился осенью 1917 года на Выборгской стороне в Петрограде. Его мать окончила Бестужевские курсы, преподавала в частных гимназиях математику и естествознание. Ее недоучившиеся ученики уходили в бомбисты, а Надежда продолжала верить, что долгожданные перемены принесет просвещение. Октябрь 1905 года, казалось, подтвердил ее правоту: на выборах в Государственную думу она голосовала за энесов и вместе с ними ратовала за общинные начала русской жизни и отвергала политический террор.
Третье июня 1907 года стало для нее ударом: вера в возможность мирных перемен была почти потеряна. Надя уволилась из гимназии, но после двух летних месяцев, прозрачных, как ее отчаяние, приняла решение. Августовским утром 1907 года она отправилась на Выборгскую сторону, в школу для детей рабочих Механического завода. Взрослым, сказала она себе, уже ничем нельзя помочь. Остаются только дети.
Следующие семь лет каждое утро Надя приходила в трехэтажный дом на Нюстадской улице, открывала дверь в класс и рассказывала о тайнах математики и загадках естествознания. За ней следили десять-пятнадцать пар глаз – мальчишечьих и девчачьих. В огромные прямоугольные окна лился тусклый северный свет, конические плафоны покачивались на длинных проводах под высокими потолками.
Тут же, в рабочем поселке, Надя познакомится с молодым инженером Колей Карповым. Они поженятся в начале 1909 года, а в декабре у них родится сын Борис. Володя будет четвертым ребенком, но двое средних братьев умрут еще до его рождения, от них ему достанутся только расплывчатые дымные фотографии – как и от отца, всего через год после Володиного рождения ушедшего защищать новую власть. Пулеметная очередь насмерть прошьет Николая Карпова в одной из мелких стычек на юге Украины, он так и не узнает, что спустя восемь месяцев жена родит наконец дочку и что вскоре маленькая Маша умрет от «испанки».
– Возможно, это и к лучшему, что он погиб тогда, – объясняет Володя Жене с Олей. – Мама всегда говорила: отец был скорее анархистом, чем большевиком. Ему бы не понравилось, что получилось.
Итак, они остались втроем. Борис был старше на восемь лет, и именно он поселил в душе брата тоску по мировой революции. Вернувшись с московской конференции КСМ, Борис с восторгом пересказывал шестилетнему Володе речь Троцкого:
– Наша задача – учиться и учить других! Мы должны объединить советский коллективизм и американскую технику! И вообще, надо ставить перед собой грандиозные цели, стремиться решать по-настоящему крупные задачи!
Борис был прирожденный агитатор – младший брат слушал как зачарованный. Через несколько лет Володя уже точно знал, кем хочет быть, когда вырастет: он вступит в комсомол, поедет делегатом на съезд, станет секретарем… одним словом, повторит путь Бориса. Едва научившись читать, Володя изучал Маркса, Ленина и Бухарина. С энергий и работоспособностью, хорошо знакомыми Жене, он имел все шансы сделать прекрасную карьеру и в двадцать лет сгинуть в мясорубке Большого Террора. Как мотылек на свет электрической лампы, Володя двигался навстречу своей судьбе, но в марте 1933 года молодой и подающий надежды выпускник Института красной профессуры Борис Карпов был арестован, обвинен в троцкизме и осужден на пять лет лагерей.
Шестнадцатилетний Володя был потрясен. Лестница, по которой он долго поднимался, вдруг оборвалась: под ногами больше не было ступенек, только пустота. Он не знал, куда идти, – оставалось только падать.
Неделю Володя сидел в углу комнаты – наверно, так же летом 1907 года сидела его мать, – и за эту неделю тревога на долгие годы угнездилась в его груди сжатой пружиной, которая и подсказала ему первое самостоятельное решение: он не повторит ошибок брата. Не будет вступать в партию, не будет ставить грандиозных задач, не будет менять мир. Он выберет что-нибудь простое и надежное – такое, где существует правда и ложь, где вчерашние истины не могут сегодня оказаться преступными.
Наука выглядела подходящим решением. Математика казалась слишком далекой от реальности, биология и физика тоже не привлекали, и Володя выбрал химию.
