Мать умерла через полгода после ареста старшего сына, но незадолго до смерти, вспомнив, как строится конспиративная работа, выправила себе и Володе новые паспорта, прибегнув к помощи одного из своих бывших учеников-рабочих. В этих паспортах они оба были записаны под ее девичьей фамилией – Дымовы.
– Это меня и спасло, – говорит Володя. – Когда в 1937-м забирали всех, кто хоть как-то был связан с троцкистами, меня было уже не найти, а то отправился бы я следом за Борькой. Но все равно все эти годы я боялся, что меня разоблачат, разорвал связи с Питером, переехал в Москву, даже вам не говорил… да и что бы я сказал? Я был уверен, что Бори уже нет. А он, гляди-ка, выжил…
Женя смотрит на Володю. Вот почему он не дал назвать сына Борей. Это имя было бы вечным напоминанием о брате – о том, что жизнь может измениться в один день.
– Знаешь, – говорит она, – я все эти годы часто вспоминала наш с тобой разговор, ну, еще в Москве. Я тогда спросила, всегда ли ты хотел заниматься наукой, а ты сказал, что хотел изменить мир, а теперь уже не хочешь.
Володя кивает:
– Да, я и Борьке то же самое вчера сказал. А потом подумал… вроде, получается, я и сейчас мир меняю.
– Это как? – удивляется Оля.
– Учу студентов, – говорит Володя, – уже десять лет скоро. Посчитай сама, сколько их у меня было. Может, когда-нибудь все вместе они изменят мир.
Женя кивает. Да, десять лет. Десять лет они вместе. Значит, Володе в этом году исполнится сорок. Женя смотрит на него и видит, как в Володином лице, словно на фотобумаге под струей проявителя, проступают черты старшего брата – проступают предсказанием, отпечатком грядущей старости.
Папа говорит, что камни на берегу круглые, потому что море обточило их, убрало все лишнее. Валерка скидывает сандалии и босыми пятками бежит по обжигающим камням. Вода у берега вскипает белой бархатной пеной.
– Дядя Боря, идите купаться! – зовет Валерка, по колено стоя в солоноватой, прохладной, счастливой воде Черного моря.
Борис неподвижно стоит там, где его оставил Валерка. У ног – скомканная майка и два сандалика, один упал кверху подошвой, другой боком.
– Иди, пацан, поплавай, – говорит Борис, – я тут посижу. Я моря четверть века не видел, тебе не понять.
Четверть века – это двадцать пять лет, считает Валерка, ныряя в зеленоватую прозрачную воду. Ого сколько!
Надо будет к этому привыкнуть, думает Борис. К тому, что сам решаешь, куда идти, когда ложиться и когда вставать. К солнцу. К теплу. К морю. К женщинам.
Он нагибается и аккуратно ставит сандалики друг к другу, складывает Валеркину майку и садится. Перед ним – Черное море, над ним – южное солнце, под ним – круглые камни, обточенные этим морем, прокаленные этим солнцем. Вокруг него – люди, и он чужой среди них. Единственный одетый на всем пляже. Дети бегают голышом, мужчины – в одних черных сатиновых трусах. Девушки… девушки в купальниках, почти голые. Борис не знает, что через десять лет ткани станет еще меньше, загорелой женской кожи – еще больше… он и сейчас отводит глаза.
Нет, думает Борис, к женщинам невозможно будет привыкнуть. Как вчера старался не смотреть на Вовкину жену и эту, вторую, черненькую, красивую. Смотрел в стол, прятал глаза.
Ну да, любая испугается этого голодного взгляда.
Они отняли у меня не просто половину жизни, думает Борис, нет, они отняли девушек, которых я мог любить, жену, которой у меня не было, детей, которых у меня не будет.
Он смотрит на море – текучее, зеленое, голубое, покрытое рябью волн, гребешками пены. Валерка машет ему рукой, но на таком расстоянии Борис различает разве что черное пятно – голову купальщика.
Я выжил, потому что не думал об этом, говорит себе Борис. Потому что забыл, что на свете есть синее море, теплые камни, жаркое солнце.
Может, не стоило и вспоминать?
Когда Валерка вылезает на берег, Борис все так же сидит рядом с его одеждой, словно охраняя. Вытрясая воду из ушей, Валерка прыгает на одной ноге, потом на другой… и тут слышит знакомый голос:
– Эй, Валерка, а родители где?
Вот так штука: совсем рядом с Борисом сидит, разложив покрывало, дядя Леня, Леонид Буровский, папин студент, много раз заходивший в гости и приносивший Валерке разные вкусности – то тянучую конфету, то сушку, то просто кусок сахара.
– Здрасте, дядя Леня. – Валерка опускается рядом с Буровским. – Родители еще дома.
– Сколько раз говорил тебе – зови меня просто Леня. В крайнем случае – Леонид, как спартанского царя.
– Хорошо, – кивает Валерка, с трудом сдерживаясь, чтобы не добавить «дядя Леня». – А вы уже плавали сегодня? Море – отличное!
– Плавал, плавал. – Буровский кивает. – Я сегодня, как Эдмон Дантес, проплыл от замка Иф до острова Монте-Кристо.
– Расскажите! – просит Валерка, устраиваясь поудобней.
Как-то раз Буровский пересказывал ему «Остров сокровищ», а в этот раз принимается за изрядно забытого «Графа Монте-Кристо», которого читал лет пятнадцать назад, еще в эвакуации.
Классно дядя Леня рассказывает, думает Валерка, куда интересней, чем всякая тягомотина, которую тетя Женя читает вслух по вечерам. Классика! Фу!
Слушая, Валерка складывает башню из камешков-голышей. Пусть это будет замок Иф, решает он, а там, внутри, сидят Эдмон Дантес и аббат Фариа.
Валерка мог бы слушать Буровского без конца, но тут над ухом раздается голос тети Жени.
– Ну-ка быстро в тень, – командует она. – Ты что, тепловой удар хочешь получить?
Надо же, все уже пришли, а он и не заметил! Валерка неохотно – чем же дело-то кончилось? – уходит. Поздоровавшись – Добрый день, Владимир Николаевич. – Добрый день, Леня! – Буровский с разбега прыгает в море.
Володя садится рядом с братом.
– Искупался? – спрашивает он.
– Неа. Слушал, как тот парень твоему пацану заливал. Кто он будет?
– Этот? Мой студент, Леня Буровский.
– Годный парень, – одобрительно кивает Борис. – Складно лепит. Если сразу не убьют, в лагере романы будет тискать.
* * *
Через несколько дней Борис уедет обратно в Сибирь. Володя будет просить брата остаться, но тот откажется – мол, у вас слишком жарко, я от такого отвык.
В следующий раз Валерка увидит дядю через девять лет. К тому времени они переберутся в Энск, крупный город на юге Сибири: Володе неожиданно предложат кафедру в недавно открывшемся там университете…
После солнечного Грекополя холодный Энск не понравился Валерке. Два выпускных класса он провел, изучая с местными пацанами различные техники уличных драк, и к середине десятого класса наконец добился их уважения, но не хороших отметок в аттестате.
Глухим зимним вечером, когда фонари не могут рассеять тьму за окном, Володя в последний раз попробовал поговорить с сыном.
