До этого Андрей курил траву только однажды – в перерыве между двумя фильмами Гринуэя в кинотеатре «Мир» какой-то шапочный знакомый дал затянуться пару раз. В результате второй фильм казался заметно лучше первого, но Андрей посчитал это его, фильма, внутренним свойством и, когда речь заходила о наркотиках, гордо говорил, что один раз пробовал и его не вставило. Поэтому и сейчас он раз за разом отклоняет предложенный косяк, но на пятый день, когда рыжий длинноволосый хиппи в очках под Джона Леннона протягивает ему беломорину, Андрей все-таки решает, что проще из вежливости затянуться хотя бы разок, тем более что и трава его не берет… ну а где один разок, там и второй, и через полчаса Андрей уже сидит, сосредоточенно рассматривая узор ковра, и мысли переплетаются в голове, как нити, из которых этот ковер соткан.
Андрей думает, что ковер живой, линии узора движутся, сливаются, разбегаются снова, дышат. Андрей думает, что́ закодировали в этом рисунке неведомые ткачи, что хотели они передать ему, Андрею. На самом деле ковер у Андрея фабричной выделки, он об этом даже знает, но сейчас это неважно, потому что он воображает этих ткачей, иногда они напоминают Мойр, а иногда – Ильяса. Андрей думает про Ильяса, который похож на Виктора Цоя («Цой жив!») и на Брюса Ли, который, конечно, тоже не умер. Андрей думает о том, что смерти нет.
Он думает об Ане. Впервые за несколько месяцев. На этом ковре они последний раз занимались любовью, не зная о неизбежной разлуке. Этот ковер помнит Аню, помнит их счастье. С внезапной ясностью Андрей понимает, что где-то далеко Аня тоже вспоминает его – в этот самый миг. Он хочет посчитать, что сейчас в Америке, день или ночь, но не может справиться с цифрами. Прибавить или вычесть? Впрочем, какая разница: времени-то нет! Папа всегда говорил, что время иллюзорно, как и пространство, и все, с чем мы имеем дело. Объяснял, что глубинная медитация раскрывает эту истину, а оказывается, не нужно никакой медитации, нужно всего-навсего затянуться несколько раз, и ты понимаешь то, о чем тебе говорили все детство… каждый из нас един с космосом… надо только уловить движение невидимых энергетических потоков… очистить каналы…
Андрей пытается сесть в лотос и выпрямить спину, как учил Валера. Он закрывает глаза, и смех Ильяса взрывается в темноте яркими всполохами света.
Откуда-то издалека доносится голос рыжего: ну и ганджа у тебя, брат! – а потом переливчатая трель, будто играют на чудесных неведомых музыкальных инструментах… на каких-то индийских… всплывает слово «ситар», хотя нет… ситар – это что-то струнное, а тут, скорее, колокольчики… звоночки… звонки – и тут Андрей понимает, что звонят в дверь.
– О, как тебя вштырило, – говорит Ильяс. – Ну сиди, я открою тогда.
Андрей слышит шорох шагов в коридоре, щелканье замка, скрип петель, и каждый звук доставляет ему наслаждение, и, открыв глаза, он даже не удивляется, что комната наполнилась людьми, одетыми в какую-то прикольную маскарадную форму, и лишь когда ему заламывают руки за спину, понимает: кажется, что-то пошло не так.
Окончательно Андрея отпустило только через час, уже в отделении. Через решетку он смотрел, как менты заполняют протокол и обсуждают, как лучше оформлять банду наркоторговцев. В обезьяннике были только они трое: Ильяс сидел, полуприкрыв глаза, флегматичный и невозмутимый, как всегда, а рыжеволосый хиппи раскачивался из стороны в сторону и бормотал: вот влипли так влипли, спаси нас Джа, что будет-то, ой, что будет, только бы папе не позвонили, и в это мгновение Андрей понял, что надо делать. Он сунул руку в задний карман – отцовская визитка была на месте. Улыбаясь, он постучал по прутьям.
– Чего тебе? – спросил мент.
– Я имею право на звонок, – сказал Андрей. – Думаю, мы сможем договориться, но сначала мне надо позвонить.
– Договориться? – хмыкнул мент. – Дорого тебе будет стоить договориться. Ну, попробуй, если хочешь.
Он отпер решетку и подвел Андрея к телефону. Тот набрал номер Центра духовного развития.
– Лика, милая, будь добра, найди мне Гену Седых, – сказал он, удивляясь собственной наглости. – Что значит «кто»? Это Андрей Дымов, ты меня что, не узнала?
Через три часа Андрей, Ильяс и рыжий хиппи стояли на крыльце отделения. На плече у Ильяса болталась все та же сумка Adidas – задержанных не только отпустили, но и, порвав протоколы, вернули все изъятое на квартире, включая деньги и остатки травы.
– Я чего-то вообще не понял, что это было, – поразился рыжий.
– Расслабься, Феликс, – похлопал его по плечу Ильяс. – Просто скажи спасибо своему Джа и друзьям Андрея.
– Это не мои друзья, – буркнул Андрей.
– Ну, раз помогли, значит, друзья, – отчеканил Ильяс и, оглядевшись, спросил: – Где здесь тачку поймать? Неохота на метро тащиться.
Почти вся трава была уже распродана – пару стаканов, которые вернули менты, Ильяс решил оставить, сказав «нам же тоже надо что-то курить!», – и потому следующие две недели слились в памяти Андрея в одну галлюцинаторную поездку, проносящуюся сквозь редкие ночные огни… из сквота – на квартиру, из квартиры – в клуб, из клуба – в ночной бар, оттуда – снова в сквот.
Оказалось, за пять дней Ильяс перезнакомился с половиной Москвы, запомнил имена, адреса и даты вечеринок. Они переезжали с места на место, и всюду им были рады, наливали, предлагали дунуть (от «дунуть» Андрей наотрез отказывался), знакомили с новыми людьми, которые почему-то не побывали у них дома в те пять дней; звали на новые и новые вечеринки. Все это совсем рядом, изумлялся Андрей, а я чуть было не пропустил!
Новые знакомые, как и он, не хотели ни зарабатывать, ни учиться. Они тоже сидели на обочине, наблюдая течение жизни, но, в отличие от Андрея, не отделяли себя от хаоса – напротив, радостно впускали хаос в свою жизнь, наполняли им легкие, открывали перед ним двери сквотов и квартир, приветствовали как дорогого гостя. Они так и говорили: главное – видеть силовые линии, тогда ты сможешь плыть без всяких усилий, плыть по течению, и, глядя из окна случайной, пойманной в ночи машины на силовые линии московских огней, Андрей плыл по течению – без всяких усилий, без напряжения.
Так прошло две недели, а затем Ильяс засобирался домой. В последнюю ночь они устроили огромную вечеринку, позвав всех, с кем успели познакомиться. Кто-то принес вина, кто-то – травы и таблеток, в колонках играл регги, было накурено и весело. Андрей лежал на ковре и смотрел, как две девушки, одна худая, а другая пухленькая, танцуют вокруг Ильяса, невозмутимо сидевшего на стуле. Рыжий Феликс подсел к Андрею:
– Ты читал Кастанеду?
– Нет.
– Это великая книга! Я тебе сейчас все расскажу…
Феликс начал рассказывать – дон Хуан, пейотль, места силы, два пальца ниже пупка, и чем дольше он говорил, тем отчетливее Андрей понимал, что уже слышал это и, кажется, не один раз. И ведь точно: он был в восьмом классе, должен был уехать на выходные к бабушке Жене, но она внезапно заболела, и он остался дома. Папа сказал, что вечером придут ученики и Андрей может посидеть с ними, только тихо, и Андрей сидел тихо и слушал, а папа рассказывал именно это: дон Хуан, пейотль, места силы, два пальца ниже пупка… На следующий день Андрей задал папе вопросы, которые стеснялся задавать при других взрослых, и папа объяснил ему еще раз, подробней и понятней. Так что да, Андрей не читал Кастанеду, но знал о нем задолго до первого русского перевода.
