Такие дети нашлись. Сначала их было трое, потом пятеро. Когда Андрей первый раз усадил их за тот самый стол, за которым дед когда-то пытался учить химии его и Аню Лифшиц, ему показалось, что в темном вечернем стекле промелькнула дедова улыбка – воздушная и невесомая, как у Чеширского Кота. Старик заметил и благословил, усмехнулся про себя Андрей укороченной цитатой. Глубоко вдохнул и начал рассказывать, как устроена «Шинель» Гоголя.
Сезон 2009–2010 года был, наверное, самым счастливым временем в жизни Андрея за много лет. Налаженная работа в журнале почти не отнимала ни сил, ни времени, зато, продолжая учить Леночку и других, Андрей заново открывал для себя русскую литературу XIX века. Раньше филологические работы его не интересовали, но теперь, когда он знал, что каждую можно так или иначе приспособить к преподаванию, он глотал их одну за другой, как в детстве – приключенческие романы. Покончил с русскими формалистами и надолго погрузился в московско-тартуские семиотические исследования, изредка выныривая, чтобы глотнуть спасительного воздуха традиционного литературоведения.
Так прошел весь год – в радостном возбуждении, в давно позабытом счастье открывать новое и делиться своими открытиями с другими. На волне неофитского филологического восторга Андрей сумел убедить коллег посвятить июньский номер журнала классической русской литературе. Несколько эссе написали бесстрашные современные авторы, не побоявшиеся поставить свои имена рядом с именами знаменитых предшественников; светские девушки сфотографировались в образах Натальи Николаевны, Марины Ивановны и молодой Анны Андреевны, а Сергей Шнуров объяснил, что строчка про покой и волю – это намек на Шопенгауэра… и заодно отрекламировал бар «Синий Пушкин». Колонка главного редактора в этот раз завершалась словами: «Если отобрать у нас нефть, только литература и останется. Так что этот номер – наш вклад в то, чтобы Россия слезла с нефтяной иглы».
Сигнальный экземпляр доставили в последнюю пятницу мая. На обложке русские классики были изображены в виде модных хипстеров – Пушкин перекинул через плечо скейтборд, бороды Толстого и Достоевского выглядели словно только что из барбер-шопа, усы Гоголя и Лермонтова стали гуще. Пойти, что ли, в бар, отметить удачный номер, думал Андрей, разрывая целлофановую обертку. Он грустил: ставший для него за этот год таким привычным распорядок жизни – от субботы до субботы – был нарушен: на прошлой неделе ученики попрощались до сентября.
Зазвонил офисный телефон – секретарь попросил подняться в кабинет Главного Издателя, миниолигарха, финансировавшего журнал. «Хочет посмотреть номер?» – думал Андрей в лифте. Или скажет, что летом мы не будем выходить, потому что мало рекламы и надо резать косты?
Про косты Андрей угадал, про остальное ошибся: Главный Издатель с видимым сожалением объявил, что вынужден закрыть журнал. Я хотел еще два месяца назад все прихлопнуть, сказал он, вертя в желтоватых длинных пальцах сигнальный экземпляр последнего – в самом деле последнего! – номера, но мне ваша идея про русскую литературу понравилась. По-моему, стильно получилось. Достойный финал.
Андрей кивнул почти радостно. Так с облегчением вздыхает разоблаченный жулик, которому больше не надо прикидываться знаменитым путешественником или королем в изгнании. И пока Издатель рассказывал, какое щедрое выходное пособие он запланировал всей редакции, Андрей прикидывал, сколько времени у него освободилось и как его лучше потратить: прочесть комментированный набоковский перевод «Онегина» или, как было давно задумано, заняться XVIII веком.
Но первым, тоже давно запланированным, делом был визит к Ире. Андрей не видел маму с прошлого лета. Месяц назад позвонил поздравить с днем рождения, мамин голос показался усталым, и Андрей пообещал – скорее себе, чем ей, – что обязательно зайдет на днях. Затянул, конечно, безбожно, но, как говорится, лучше поздно, чем никогда.
Ирина Игоревна снимала просторную двушку в тихом московском центре. Андрей знал, что за квартиру платит дед и он же оплачивает дочери водителя и медицинскую страховку. Наличных денег Игорь Станиславович старался Ире по возможности не давать, и потому Андрей предложил маме помощь, но Ира, передернув худыми плечами, отказалась.
– Мне хватает, – сказала она и закашлялась.
Мамин кашель давно уже не нравился Андрею. Он хотел отвести ее к врачу, но так увлекся своим преподаванием, что просто взял с матери обещание обязательно сходить в страховую поликлинику, к которой она была приписана. И вот сейчас, слушая из-за двери надсадный кашель, Андрей со стыдом думал, что даже не спросил маму, сдержала ли она слово.
Ира открывает, Андрей шагает в темную прихожую. Мамин худой силуэт выделяется на фоне ярко освещенного проема большой комнаты. По-моему, мама еще больше похудела, думает Андрей, идя следом, и только в гостиной видит: не только похудела, вся осунулась, кожа неприятно пожелтела.
– Что-то ты плохо выглядишь… – говорит он, а Ира садится в кресло, нервно закуривает и передергивает плечами, но этот жест, такой знакомый, сегодня получается как-то жалобно и жалко. Андрей качает головой: – Ты к врачу-то ходила?
Ира кашляет и прижимает ко рту платок. Скомкав, прячет в карман, но Андрею кажется, он различает на ткани неприятные бурые пятна.
– Что это с тобой, мам?
Ира опять дергает плечами и потом все-таки отвечает:
– Да ничего особенного. Ерунда какая-то… – И после паузы добавляет: – Но вообще-то рак легких.
Андрей вскакивает, кричит:
– Мама, что же ты не говорила! Это же надо быстро что-то делать! Ты хоть знаешь, какая у тебя стадия? У тебя есть хороший врач? Если нет, я найду, я всех в Москве знаю! Или даже не в Москве… можно отправить тебя в Германию, в Израиль…
Он стоит посреди гостиной, машет руками, а мама раз за разом дергает плечом, кусает сухие губы и говорит только:
– Четвертая.
– Что «четвертая»? – переспрашивает Андрей и холодеет. – Четвертая стадия?
Ира кивает, и Андрей опускается перед ней на пол, берет за руки – такие желтые и сухие, это что же, метастазы в печени, что ли? – и шепчет:
– Мам, ну почему ты мне раньше не сказала?
И тут Ира вцепляется ему в ладонь и тихо отвечает:
– А зачем? Ты-то мне чем поможешь?
– Ну, я же говорю… врачи, лечение… обезболивающее, в конце концов… у тебя что-нибудь болит?
Боже мой, вспоминает Андрей, я же читал, что сейчас какие-то сложности с лекарствами, наверняка их не выписывают нормально, надо будет как-то доставать… никогда не думал, что это меня коснется.
– Ничего у меня не болит, – отвечает Ира, и нервная улыбка раздвигает углы ее рта. – Чего-чего, а хороший стаф я всегда в Москве найти умела.
– В каком смысле? – спрашивает Андрей, Ира хихикает в ответ, и он внезапно замечает, что зрачки у нее совсем крошечные. Он начинает: – Мам, но ведь это же не… – и осекается: в самом деле, какая разница – обезболивающее или какие-нибудь наркотики, если уж четвертая – боже мой, четвертая! – стадия.
