Она умирает, Господи, шепчет Андрей. Раба Божья Ирина умирает, тело ее изъедено изнутри, печень ее разрушена, одно легкое уничтожено, другое справляется с трудом. Тело ее умирает, Господи, но душа ее стремится к Тебе. Она грешила, но не делала никому зла, она была самая добрая, самая красивая, она всегда вредила только самой себе, и вот теперь она умирает, Господи, и я прошу Тебя только об одном: пожалуйста, пожалуйста, пусть она уйдет мирно, пусть ей не будет больно и страшно и пусть там, по ту сторону, ее встретят Твои ангелы, встретят и принесут ей прощение. Я прошу Тебя за свою маму, но я даже не знаю, была ли она крещена, думаю, что да, наверняка она крестилась лет двадцать назад, как и я, как много, много других, и, может быть, моя мама была лучшей христианкой, чем я, может, она не забывала приходить к Тебе и молиться Тебе… Боже мой, к чему я все это говорю, я же разговариваю с Тобой, а Ты лучше меня знаешь все, что случилось с моей мамой и что происходит с ней сейчас, и поэтому я ничего больше не буду рассказывать, я только прошу Тебя, пожалуйста, пожалуйста, пусть моя мама уйдет мирно, пусть ей не будет больно и страшно, я очень Тебя прошу…
И тут Ира закрывает глаза, и сперва под ее веками клубится заоконная тьма, а потом где-то в глубине зарождается светлое пятнышко, и постепенно все вокруг заливает этот прозрачный, молочно-белый свет, словно на старом недодержанном любительском снимке, и вот уже из этой белизны проступают две фигуры – стройный мужчина в костюме, так неловко на нем сидящем, и худенькая девушка в белом сияющем платье, и она обнимает его и смеется, а сильные мужские руки сжимают ее хрупкие плечи так, что перехватывает дыхание и она больше не может вдохнуть, не может дышать, нет, не может, но, конечно, вовсе не потому, что у нее уже почти не осталось легких, нет, – при чем тут это? – просто ей семнадцать лет, она счастлива и любима.
12
Зимний свет падает из окна. Женя стоит в дверях, и мужчина, сидящий за столом, выглядит темным контуром, почти тенью.
Она смотрит на склоненную коротко стриженную голову Андрея, и старое воспоминание опять возвращается, неотвратимое, до последнего сопротивляясь небытию.
Как он похож на Володю, думает Женя, а может, всему виной зимний свет за окном, такой же, как шестьдесят пять лет назад…
Она стоит на пороге кухни, и годы, разделившие эти два холодных и прозрачных зимних дня, кажутся набором смазанных картинок… а Женина жизнь описала полный круг и вернулась туда, откуда все началось в январе 1947 года.
Значит, вот для чего Господь задержал меня на этой земле, думает Женя, а мне-то, дуре, казалось – уже давно пора…
Женя никогда не любила Иру. С первого взгляда поняла: эта худая нервная девушка будет неверной женой и плохой матерью, да уж, довольно неудачный вариант для Жениных сына и внука, за что же ей такую любить? После развода на редких семейных встречах Женя не скрывала своей неприязни к Ире и даже на шестидесятилетии Валеры сказала: «Зачем ты только ее позвал? Весь вечер простояла в углу и только злобно кашляла», – но полтора года назад, когда серый дым, в который превратилось Ирино тело, растворился в нависшем над Москвой смоге горящих торфяников, Женю кольнула тревога: неправильно, когда молодые умирают раньше стариков, а ведь Ире всего пятьдесят пять, это ей, Жене, восемьдесят! Самые близкие Жене люди, Володя и Оля, давно упокоились в земле Донского кладбища, а сама Женя бессовестно и беспричинно задержалась среди живых.
И тогда она начала готовиться к смерти. Каждую неделю ходила на воскресную службу, исповедовалась и причащалась, а потом молила Бога, когда придет время, указать ей путь, а если время еще не пришло – раскрыть, зачем Он так долго держит ее здесь.
Через полгода после Ириной смерти, так и не оправившись, умерла Даша, а следом за ней, спустя три недели, ушел Игорь – последний человек, знавший Женю в Куйбышеве, помнивший ее молодой. Возможно, где-то в Казани еще остался Гриша, но уже много лет Женя ничего не слышала о нем, так что, даже если он жив, вряд ли они увидятся.
Раз Бог не забирает меня к себе, значит, у него еще есть на меня планы, думала Женя и смотрела вокруг.
Валера? После ее смерти ему станет только легче, не придется заботиться ни о ком и можно будет не отвлекаться от интернет-жизни, неведомой и непонятной Жене.
Андрей? Женя слышит его по телефону раз в неделю и видит раз в несколько месяцев. После ее смерти в его жизни ничего не изменится.
Когда-то она мечтала о правнуке, но если даже у Андрея появится сын, у Жени больше нет сил полюбить его так, как она полюбила его отца и деда, и тем более нет сил растить его так, как она растила их.
Женя пристально вглядывалась, ища знак, который подскажет, зачем она все еще жива, и поэтому, воскресным днем вернувшись из церкви, услышав голос Андрея и потом увидев его склоненную коротко стриженную голову, она сразу поняла: жизнь совершила круг, Господь задержал ее среди живых, чтобы привести сюда, на эту залитую холодным зимним светом кухню.
И потому Женя садится напротив Андрея и со вздохом спрашивает:
– Ну, рассказывай… что там у тебя случилось?
Полтора года назад, возвращаясь с похорон матери, Андрей вспоминал свой последний с ней разговор. Тогда Ира сказала, что всегда жила свою жизнь так, как хотела, и сейчас, похоронив ее, Андрей внезапно понял, что эти слова – единственное наследство, которое мама оставила ему.
«Так как я хочу жить? – спросил он себя. – Что я хочу делать?»
Конечно, Андрей знал ответ, но ответ этот был таким нелепым, что даже себе Андрей не сразу смог сознаться.
Он хотел учить детей.
Последние двадцать лет не было в России работы печальнее и унизительнее, чем учительство. Нищенские зарплаты девяностых, бесконечные и бессмысленные реформы двухтысячных… переквалифицироваться из журналистов в учителя – трудно найти выбор нелепее и жальче. Даже модное слово «дауншифтинг» выглядело в этом контексте излишне оптимистичным: дауншифтеры хотя бы уезжают в теплые страны, и уменьшение их дохода прямо пропорционально длине белоснежных песчаных пляжей, где они проводят образовавшееся у них свободное время, – а свободное время учителей полностью поглощает заполнение классных журналов и бюрократическая волокита.
Да и есть ли вообще люди, которые уходят в учителя из журналистов, дизайнеров, маркетологов, из новых профессий, еще недавно модных и все еще высокооплачиваемых?
Стоило Андрею задать себе этот вопрос, всплыло воспоминание… на отцовском юбилее он сидел за одним столом с пожилым, но бодрым мужчиной… бывший физик и бизнесмен, а теперь – директор школы. Вот кто ему нужен!
Андрей достал мобильный и набрал отца. Валера сразу откликнулся:
– Это же Марик! Я его сто лет знаю, еще с тех пор, когда он песни под гитару пел! Да, кажется, он все еще директор в этой своей школе. Сейчас договорим, найду его телефон и пошлю тебе эсэмэской. Смело звони и ссылайся на меня – я уверен, он тебя помнит.
