В этом смысле разница между Грейтаном и Барнаби – хотя в случае первого чувство долга незаметно перетекало в любовь, а в случае второго любовь столь же незаметно перетекала в чувство долга – казалась не так уж велика. Барнаби больше повезло с семьей, он получил сносное образование, но не был одарен ничем, кроме мальчишеской привлекательности, которая в глазах д’Антона служила внешним проявлением внутренней, душевной прелести – прелести, нуждающейся в помощи в нашем несправедливом мире, где невинные падают жертвой чужой беспринципности. Грейтан познал такую жестокость, какой Барнаби никогда бы не вынес, не получил образования и не мог считаться привлекательным даже с натяжкой, зато обладал достаточными навыками, чтобы зарабатывать на жизнь физическим трудом. С виду Грейтан не принадлежал к тем, кто мог бы вызвать сочувствие д’Антона. Но копни чуть глубже, и становился виден одинокий, несчастный мальчик. Отсюда все эти глупые выходки вроде нацистского приветствия. Крик о помощи д’Антон не спутал бы ни с чем. А когда к этому крику о помощи присоединился сначала один дорогой друг, потом второй, ему не осталось ничего иного, как считать Грейтана одним из достойных. Недаром он объявил Плюрабель, а затем и доказал на деле, отыскав для футболиста девочку-еврейку, что ради Грейтана готов на все. Фразу эту он произнес машинально – ничего конкретного она не значила. Однако когда Грейтан понурил свою обычно мужественно поднятую голову и объявил, что попал в переделку, д’Антон понял: представляется случай пожертвовать собой – своим временем, силами, влиянием, а возможно, и кошельком.
– Прежде всего, тебе нужно немного развеяться, – объявил д’Антон. – Вечером я ужинаю с Барнаби и парочкой его школьных приятелей, которые приехали посмотреть какой-то матч.
– Наверняка не «Графство Стокпорт» – «Колвин-Бей», – уныло заметил Грейтан. Даже собственная карьера потеряла для него всякое очарование.
– По-моему, речь шла о регби, – ответил д’Антон. – В любом случае будет весело.
Слово «весело» настолько выбивалось из его лексикона, что и Грейтан удивился – все равно что услышал богохульство из уст служителя церкви.
– Боюсь, я не в том настроении, – сказал он.
– Брось! Почему бы тебе не поужинать с нами? А потом мы с тобой поговорим с глазу на глаз.
Грейтан колебался. Беатрис наверняка ждет, что эту ночь он проведет вместе с ней…
– Если ты занят… – начал д’Антон.
– Нет-нет, освобожусь, – перебил Грейтан, хотя понятия не имел, как это сделать.
По странному стечению обстоятельств в тот вечер д’Антону предстояло разобраться сразу с двумя переделками, поэтому он предложил Барнаби – а во вторую попал именно он – встретиться в ресторане немного раньше назначенного срока.
– Рассказывай, – произнес он.
Барнаби молча указал на свою левую руку.
Д’Антон непонимающе пожал плечами.
– Не замечаешь, что чего-то недостает? – спросил Барнаби.
Д’Антон пригляделся.
– По-моему, все пальцы на месте.
– Взгляни на безымянный.
– Тоже на месте.
– Палец-то на месте, а вот кольцо – нет.
– О… Неужели то самое кольцо?..
– Да. То самое, которое купила мне Плюри.
– Ты что, его потерял?
Барнаби состроил гримаску, при виде которой у д’Антона всякий раз сжималось сердце – гримаску маленького мальчика, которому не к кому бежать за утешением.
– Не то чтобы потерял…
– Отдал шлюхе?
– Разумеется, нет! Не только не отдал, но даже не забыл у шлюхи.
Д’Антон видел, что Барнаби ждет похвалы за столь высоконравственное поведение.
– В любом случае не мое дело, кому ты его отдал.
– Почему ты так боишься, что я его отдал?
– Боюсь? Кто тебе сказал, что я боюсь?
– В смысле, боишься за Плюри, – поправился Барнаби, спрашивая себя, не переоценил ли ревнивость д’Антона.
Д’Антон заглянул в томные глаза друга.
– А у меня есть повод за нее бояться?
– Нет, конечно же, нет. Кольцо я потерял – вот и все.
– Тогда будем надеяться, что Плюри тебе поверит.
– А почему бы ей не поверить?
– Потому что твои слова похожи на оправдание.
– Я на самом деле его потерял!
– Это оправдание беспечности.
– Черт, д’Антон, оставь меня в покое! Ты ничем не лучше ее.
Огромная волна усталости накрыла д’Антона. Как же ему надоели влюбленные вместе с их безвкусным обычаем обмениваться кольцами! В молодости он и сам следовал тому же обычаю – всегда с нерешительностью, всегда из убеждения, что от него этого ждут. Д’Антон понимал, что символизирует обмен кольцами и потеря кольца, однако напыщенные клятвы в вечной верности, которые мужчина и женщина произносят всякий раз, как надевают друг другу на палец золотой ободок, а затем приземленные обвинения в измене, если один из них его потерял, будто весь обряд – всего лишь испытание на верность, заранее обреченное на провал, иными словами, западня, ловушка, такая же безжалостная, как силок, проволочная петля для ловли кролика – все это удручало, подавляло и вызывало разочарование. Плюрабель – женщина во всех отношениях исключительная, и тем не менее Барнаби уверен: едва она узнает, что он потерял символ ее любви, как превратится в склочную бабу.
– Если хочешь, чтобы я оставил тебя в покое, зачем было обращаться ко мне за помощью?
– Извини, д’Антон. Зря я это сказал. Прости, пожалуйста.
Д’Антон понял: его юный друг репетирует покаянную речь перед Плюрабель. Чувствуя себя неловко и в то же время польщенно, он слегка отодвинулся от края воображаемой кровати.
– Чем же я могу тебе помочь?
– Не мог бы ты сказать, будто на время взял у меня кольцо?
– Я? Взял у тебя кольцо? Зачем?
– Ну, не знаю… Чтобы подарить шлюхе?
Повисло молчание, которое нарушил только приход сомелье.
– Извини, – снова сказал Барнаби.
Д’Антон немного помедлил, прежде чем прервать собственное безмолвие.
– Знаешь? Я скажу, будто забрал у тебя кольцо, чтобы закрепить камень.
– На нем не было камня – просто золотой ободок.
Совершенное, ничем не запятнанное кольцо в знак совершенной, ничем не запятнанной любви, вспомнил д’Антон. Что же, он сам положил этому начало. Помогать людям встретиться – его призвание. Находить для других счастье, которого не может найти для себя.
– В таком случае я скажу, будто забрал кольцо на полировку. У меня свой полировщик.
– Разве оно нуждалось в полировке?
– Это не имеет значения.
