– Есть ли стихи, которых ты не знаешь? – спросила О, оживляя улыбкой свои изумительных очертаний губы. – Кто ты, Че? И почему ты Че?
Что ж, это был хороший вопрос. Как раз такой, какой могли обсудить на крыше цитадели Безымянного замка жемчужный господин Че и его возлюбленная, принадлежащая к высшей аристократии Аханской империи
[66].
– Хочешь вина? – вместо ответа спросил Че.
Его имя не было тайной. Оно было секретом, но не тайной. И если правду знали немногие, то только потому, что император не желал, чтобы об этом болтали на всех углах. Тем не менее и запрета на историю рода Че наложено не было. Умолчание являлось всего лишь формой сосуществования, но не условием. Таким образом, господин Че мог рассказать эту занимательную историю своей возлюбленной. Более того. Он желал – по некоторым весьма серьезным причинам – раскрыть перед великолепной Ши’йя Там’ра О этот секрет, принадлежащий на равных паях ему и императору, и собирался это сделать именно сейчас. Однако рассказ предстоял долгий, и господин Че считал своим долгом подготовиться к нему наилучшим образом.
Небольшая восьмигранная площадка – срез пирамидальной крыши цитадели – когда-то предназначалась для артиллерии, державшей под обстрелом дефиле, ведущее в долину. Сейчас на плитах тщательно отшлифованного темно-зеленого гранита стояла широкая постель, застланная светло-салатного цвета бельем. Изголовье кровати, ее изножье и сами плиты пола слабо светились, разгоняя ночной мрак, но не мешая любоваться великолепным видом на окрестности. При этом угол зрения зависел не только от того, как и где лежал или сидел наблюдатель, но и от того, как была развернута кровать. А повернуть ее можно было в любую сторону.
– Хочешь вина? – спросил Че.
– Нет, – покачала головой О, – сегодня я пью только водку.
Она протянула белую изящную руку, в которой трудно, практически невозможно было угадать смертоносную длань превосходной танцовщицы, и взяла с полки-столика, устроенной в изголовье, нефритовую чашечку.
– Налей мне, Че.
– Слушаюсь и повинуюсь, мерайя, – улыбнулся господин Че и, подхватив терракотовый кувшин, плеснул, не расплескав, впрочем, ни капли, прозрачной, обдавшей их дыханием виноградников жидкости, в две одинаковые чашечки, Ши и себе. Потом взял свою двумя пальцами и поднес к лицу. Это была виноградная водка с восточного побережья, «Кровь солнца», крепкая, чуточку сладкая и невероятно ароматная. Дышать ею было не менее приятно, чем пить.
– Итак, господин рассказчик… – улыбнулась О, пригубив водку. – С чего вы начнете свой рассказ? С принесения страшных клятв? Или потребуете, быть может, платы, несовместимой с моими честью и достоинством?
Ее глаза сияли, она была счастлива и красива, и, как выяснилась, умела понимать не высказанное вслух не хуже лучших из мужчин, смарагдового господина Ё
[67], например, или жемчужного господина Э.
– Да, красавица! – Серьезно, насколько мог, кивнул Че. – Тебе предстоит услышать длинную повесть о делах давних и таинственных, но плату я, так и быть, с тебя не возьму. Вернее, не возьму сейчас. Она слишком велика, моя госпожа, и тебе придется теперь расплачиваться всю жизнь, Мерайя, потому что я тебя никуда от себя не отпущу. Никогда.
– Господин Че, – нахмурилась Вторая младшая О, – вы делаете мне формальное предложение вступить с вами в брачный союз?
– Да, – в тон ей ответил Че. – Это так, моя сапфировая госпожа. И через два восхода Аче я предполагаю навестить Первого О в вашей семейной резиденции на Сладких Водах и обсудить с ним условия брачного договора.
– Дед может захотеть за меня много денег, – как бы в задумчивости, произнесла О, но из ее интонации было неясно, гордится ли она своей «ценой» или сожалеет о «жадности» главы клана. – Я довольно дорогое украшение, мой жемчужный господин, если вы об этом не знали.
– Мне принадлежит одно из самых больших состояний империи, – сказал тогда Че и снова понюхал водку в своей чашечке, давая О возможность вполне оценить смысл его слов. – Но думаю, что Первый О не запросит больше «одного гроша».
– Почему? – Ши не могла не знать об обычае «условной платы». «Один грош», говорили в этом случае, хотя на самом деле такой монеты в империи давно уже не существовало. Самой маленькой была, кажется, «восьмушка», но так ли это, Вторая младшая О в точности не знала, она редко и с неохотой пользовалась «железными деньгами», как, впрочем, и большинство других известных ей лично людей. Да и пользуясь – расплачиваясь ракушками и камешками, – вряд ли ей хоть раз приходилось иметь дело с суммами меньше большого золотого империала.
– Почему? – спросила она, стремительно перебирая в уме различные предположения относительно мотивов, способных заставить ее великого деда отказаться от возможности продать ее «лоно и имя» подороже.
– Потому что, выйдя за меня замуж, Мерайя, ты поднимешься вровень со своим дедом, а возможно, встанешь и выше него. И он это знает, корфа
[68], как знает и то, что за такую честь денег не берут, за нее платят. Но мы найдем, чем одарить друг друга, я и он, – откровенно усмехнулся Че. – Он ведь любит редкости, не правда ли?
– Так, – кивнула женщина, на которую уже эта несколько затянувшаяся преамбула будущей истории произвела, по всей видимости, весьма сильное впечатление.
– Ну, вот и славно, – еще шире улыбнулся господин Че, знавший, что сейчас удивит Ши еще больше. – Я заплачу ему за тебя, Мерайя, настоящий гегхский грош. Их дошло до наших дней всего два. Один принадлежит императорской сокровищнице, другой – мне.
– Гегхский грош? – недоверчиво переспросила пораженная этим сообщением О, сила ее эмоций выразилась в падении речевого тона сразу на два уровня. – Сколько же может стоить теперь гегхский грош?
– Он бесценен, как любая по-настоящему редкая, а вернее, уникальная вещь, – ответил Че и отпил наконец из чашечки.
– Великолепно! – воскликнул он через мгновение, вполне насладившись живым огнем, омывшим язык и нёбо. – А теперь, с твоего позволения, красавица, я набью себе трубку – не хочется звать сюда рабов, не так ли? – закурю, и начну свой неспешный рассказ. Не возражаешь?
