– О, это любопытная история! – Марк подошел к каминной полке и указал на механические часы-календарь, заключенные в вакуумный колпак. – Взгляни-ка, Дари! Оказывается, наше приключение продолжалось целых двенадцать стандартных суток.
– Как так? – удивилась Дарья. – По моим ощущениям не более шести часов.
– Эффекты рубки, – объяснил Марк. – Не знаю, как «камни» это делают, но поверь, люди в рубке не подвержены обычному течению времени. Ну, так что, водные процедуры, краткий отдых и затем разговор за завтраком, или ну его все, и будем говорить прямо сейчас?
– Говорить? – звучало заманчиво, но, как ни странно, не соответствовало возникшему вдруг настроению.
– Душ! – окинув Марка «долгим» взглядом, решила Дарья, которой уже минуту или две лезли в голову «всякие безобразия». И не только в голову, если честно.
– Отдых! – ухмыльнулась она, принимая идею как она есть, без изъятий и корректив.
– Обед! – кровь ударила в виски, и ее всю обдало волной знобкого жара. – И все это вдвоем. Но учти, – предупредила Дарья, из последних сил сражаясь с накатившей на нее волной, – это твой последний шанс!
Хотелось сказать больше. Объяснить, что к чему, по поводу «последнего шанса», но она сдержалась. Предложение сделано, и не ей теперь трепаться, рассыпая бисер перед каждой свиньей, потому что если Марк ответит отказом, кто же он тогда есть, если не свинья?
Марк не ответил. Вернее, ничего не сказал вслух. Он просто подошел к ней так, что ее груди уперлись прямо в него, а голову ей пришлось закинуть назад, потому что, как ни высока была Дарья, Марк был выше. А он, словно бы так все и должно было случиться – не по ее планам, а по его, – опустил голову, встречая ее губы ровно там и так, где и как должен был встретить своими жестковатыми губами, и поцеловал.
Поцелуй… Ну, что тут скажешь! Любой поцелуй в губы – если под настроение и в соответствующей обстановке – легко взволнует девушке кровь, даже если ей уже под пятьдесят. Прием этот еще ни разу не подвел ни одного допущенного до уст Дарьи Телегиной мужчину. Но поцелуй Марка отправил ее прямиком в нокаут. Просто дух выбил в прямом и в переносном смысле слова. И дыхание сбил, заставив задохнуться, и разума лишил. В глазах потемнело, и сознание помутилось. Но ненадолго. Открыла глаза, а он уже ее раздевает. Да так стремительно и нежно, что так бы и оставалась в этой странной паузе предвкушения – еще не, но уже да, – полностью во власти его сильных рук, в вихре прикосновений, то грубых, то нежных, но одинаково сладостных! Однако время не бежит, а летит, да и одежды на ней – вот же бл…! – кот наплакал. А ласки становятся все решительней, и близость – неотвратимей, и хочется кричать, смеяться и плакать одновременно! Но она, кажется, не только хочет, но и, в самом деле, кричит. И рыдает, и заливается смехом. А тело пылает, и все так прекрасно, как только может быть. И даже лучше, потому что он уже в ней, и все остальное перестает иметь значение…
* * *
Правду сказать, в своих желания – сиречь в своих страстях, Дарья бывала обычно более чем сдержанна. Одним словом, не страдая «половой истерией», кому попало не давала, да и с избранниками чрезмерно не увлекалась, в том смысле, что голову не теряла и многого от них не ждала, предпочитая уверенное качество сомнительному количеству. Бывали, впрочем, и исключения, без которых и правила бы никогда не состоялись. Запой, скажем, – хотя и не в том смысле, в каком употребляют это слово мужики, – загул, кутеж и все в таком роде.
Однако так, как в этот раз, Дарью, пожалуй, никогда еще не «вставляло». Охнуть не успела, а уже, как говорится, «ноги врозь», и все мало, что характерно, и все не так. И что бы Марк ни вытворял с ее горящим в огне телом, как бы над ним не «изгалялся», все выходило только вполсилы, а ей, как назло, все время хотелось большего! В итоге рассвирепела вконец, вспомнила, кто она есть на этом и на том свете, и повела, как стерва в танго. Уверенно, потому что знала, чего хочет, жестко – как старший офицер в бою, – короче говоря, без сантиментов. Однако и Марк, как ни странно, ни слова не возразил. Принял, как есть. И «пошел» за ней, как адмиральский мателот в строю, и был то упоительно нежен, то брутально жесток, но в любом случае неутомим, словно и не человек вовсе, а какой-нибудь долбаный греческий полубог. И кончилось все это диво дивное лишь тогда, когда Дарья заснула сама, буквально вывалившись из реальности, данной нам в ощущениях, во владения Морфея, а не когда «кавалер отключился», как бывает сплошь и рядом.
Проснулась поздно, – если верить внутренним часам, – но зато с улыбкой на губах. Понежилась, потягиваясь на кошачий манер под невесомыми шелковыми простынями, мурлыкнула, входя в роль, приподняла веки, все еще прячась в тени ресниц, и сразу же уперлась взглядом в темные глаза Марка. Они у него были темно-карие, почти черные, по большей части внимательные и никогда не рассеянные. Умные, жестокие глаза, и взгляд соответствующий.
– Что произошло в рубке? – Марк сидел в кресле напротив, голый, мускулистый, с кожей, покрытой матовым ровным загаром. Курил сигару, а рядом с ним на столике уже был сервирован завтрак на двоих.
– А что там произошло? – Дарья предполагала, что кое-что Марк в «музее камней» все-таки заметил – просто не мог не обратить внимания, – и, возможно, кое о чем догадался, но была уверена – всей правды он не знает и, положа руку на сердце, знать не должен. Во всяком случае, пока.
– Мне показалось, что мы с тобой оказались в рубке отнюдь не случайно, как считаешь? – Марк говорил размеренно, одновременно дирижируя «в такт своим мыслям» оставляющей за собой дымный след сигарой.
– Ну, разумеется, не случайно! – Дарья не обиделась, что Марк начал без прелюдии. Он свое ночью отслужил и сейчас мог позволить себе некоторые вольности, тем более что это было как раз в его характере. – Ты же должен лучше меня знать модус операнди Егора Кузьмича! – Она встала с постели, вполне отдавая себе отчет в том, какое впечатление должна производить своей наготой. – Ни слова в простоте! Все время интригует и наводит тень на плетень, ведь так?
Она подошла к столику, подарив Марку по ходу дела одну из своих фирменных «туманных» улыбок, и ловко подхватила с серебряного подноса какое-то умопомрачительно пахнущее пирожное. Выглядело оно, впрочем, не хуже, а на вкус оказалось – и того лучше.
«Умереть – не встать! Вот чего я, оказывается, хочу! Но… но их тут всего три!»
– М-м, – сказала она вслух, одновременно перемалывая пирожное, оказавшееся слишком мелким для такого рода ощущений, какие подарило оно Дарьиным вкусовым рецепторам. – Я…
Но она, разумеется, не договорила, цапнув с подносика и с ходу отправив в рот следующее пирожное. Оставалось только помахать в воздухе руками, отчего нешуточно колыхнуло грудь, а она у Дарьи была немаленькая, но вышло даже лучше, чем она могла предположить. Взгляд Марка все-таки поплыл – едва ли не впервые за все время их знакомства, – и Берримор не подкачал. Понял ее с полуслова, и в следующее мгновение в спальне материализовалась Феона с еще одним подносом с пирожными.
