«Она вспомнила, как один из ее парней однажды непринужденно спросил ее, сколько книг она читает в год.
– Несколько сотен, – ответила она.
– Но где ты находишь для этого время? – ошеломленно спросил он.
Она прищурила глаза и обвела в уме взглядом шеренгу возможных ответов, которая выстроилась перед ней. Потому что я не просиживаю часами перед телевизором, жалуясь, что там не показывают ничего интересного? Потому что не трачу воскресенье на общение с говорящими перед, после и во время компьютерных игр головами? Потому что вечерами не пью дорогущее пиво и не "меряюсь членами" со своими собутыльниками? Потому что, когда я стою в очереди, занимаюсь в спортзале, еду в поезде, обедаю, я не жалуюсь на то, что мне приходится ждать, уставившись в пустоту, и не восхищаюсь своим ликом на всех доступных отражающих поверхностях? Я читаю!
– Не знаю, – сказала она, пожав плечами»
{92}.
Мне нужно что-то добавить?
6. Особоеобоснованиетого, почему герой передумал. Вернемся тем временем к нашей универсальной истории:
«Как только она поняла, что Сэм ее преследовал, она зареклась, что никогда в жизни не будет есть вместе с ним спагетти. Но когда он написал ей, что вода уже закипела и у нее осталось восемь минут, чтобы добраться до его дома, в противном случае паста превратится в кашу, она, как ни старалась, не смогла перебороть себя и ответила: «Да, я люблю al dente. Буду через пять минут»».
Теперь вас мучает «вопрос на миллион»: почему Холи передумала? И ответить на него «потому что» нельзя. Мы хотим знать, как она пыталась перебороть себя и что в итоге перевесило чашу весов.
Подробности – это хорошо, но меньше – значит лучше
Пока мы не увлеклись и не перегрузили свои истории, как тарелки у шведского стола, хорошо бы не забывать про совет Мэри Поппинс: достаточное количество приносит столько же удовольствия, сколько пир на весь мир. Слишком большое количество подробностей может перегрузить читателя. Наш мозг за один раз способен обработать всего лишь около семи фактов. Если нам за короткое время предоставить слишком много подробностей, мы начнем отбиваться. Например, что с вами станет к концу этого абзаца?
«Джейн заглянула в желтую комнату, ее взгляд сразу упал на массивную кровать с балдахином на четырех столбиках, на которой лежало пушистое зелено-голубое стеганое одеяло с орнаментом пейсли, на искусно сделанное кресло-качалку, на подходящий по стилю дубовый стол, заваленный книгами, на пыльную огромную медную лампу с мигающими колбами в форме языков пламени, которая зловеще балансировала на краю стола рядом с шестнадцатью нераспакованными потертыми коричневыми коробками, одна из которых, та, что стояла ближе всего к двери, была наполнена одеждой времен 1960-х: кожаные мини-юбки, муслиновые платья с американской проймой, оригинальные белые кожаные обтягивающие сапоги до колен, желтые туфельки, джинсы клеш и обвислая фиолетовая замшевая ковбойская шляпа – остальные пятнадцать коробок содержали в себе все то, что Матильда собирала на протяжении всей своей жизни, – а она была тем еще барахольщиком, так что…»
Ну-ка, быстро: какого цвета была комната? Если вы сейчас задумались: «Какая комната?» – я вас ни в чем не виню. Подозреваю, что читали вы строчку через три. Ведь, хотя писатель и понимает, почему важна каждая деталь, читатель не имеет об этом ни малейшего представления. И мы даже не можем остановиться, чтобы выяснить это, потому что детали все прибывают и прибывают. Так что к концу абзаца мы забываем не только то, к чему относятся детали, но и о чем, собственно, сама история.
Представьте, что каждая деталь – яйцо. Писатель кидает нам яйца одно за другим, не представляя, что число яиц, которые мы с трудом удерживаем в руках, постоянно растет. Так что деталь примерно из середины этого огромного описания – ну, например, огромная медная люстра – была последней каплей. Проблема в том, что мы не просто роняем это конкретное яйцо; мы роняем их все. Чем больше деталей нам предлагает писатель, тем меньше мы запоминаем, что, опять же, доказывает, как и в большинстве случаев: меньше значит лучше. Посмотрите на культового певца Тони Беннетта; когда ему было 80, его спросили, что бы он теперь добавил в свои песни, которые пел в молодости, и он ответил почти сразу: «Понимание того, что лучше выбросить»
{93}. Зачем ждать, пока вам исполнится 80 лет, чтобы этому научиться?
Однако старая мудрость гласит, что деталей, связанных с ощущениями, никогда не бывает много. Писателям советуют обильно снабжать свои тексты залитыми солнцем, хрустящими, осязаемыми, вкусными, чувственными деталями, чтобы глубже погрузить читателя в историю.
Хорош ли этот совет на самом деле?
МИФ: Осязаемые детали вдыхают в историю жизнь.
РЕАЛЬНОСТЬ: Если осязаемые детали не сообщают необходимую информацию, они закупоривают историям артерии.
Как и всему в истории, каждой детали и каждой подробности нужна причина. Особенно это касается осязаемых деталей. Помню, как однажды читала рукопись, где красноречиво описывалось тепло солнечных лучей на тыльной стороне рук героини, которое она ощущала, пока ехала по тихой улочке ранним утром; оставшийся на языке вкус роскошной клубники, которую она съела на завтрак; прохладу рулевого колеса у нее в руках, приводящую ее в восторг… И это все, что я помню, потому что, когда дочитала до этого момента, думала только о том, как славно было бы сейчас немного поспать.
Нам не обязательно знать, что солнце коснулось кожи главного героя исключительно потому, что это произошло. Нам не нужно знать просто так, что она все еще чувствует во рту вкус клубники даже после того, как почистила зубы, воспользовалась зубной нитью и шесть раз прополоскала рот. Только потому, что рулевое колесо на ощупь кажется холодным. Ну, вы поняли. Нам нужно знать все это только в том случае, когда детали несут в себе какую-либо необходимую информацию. Например, давайте предположим, что героиня – назовем ее Люси, – трепещет при виде прохладного, сладкого, ванильного молочного коктейля. Кому это интересно, казалось бы? Но, сделав последний глоток, Люси падает в обморок, потому что она – диабетик; вот вам последствия. Было бы еще лучше, если бы мы получили какую-нибудь информацию о характере Люси, – может, с помощью того факта, что она выпила этот коктейль, писатель намекает, что перед нами гедонист, предпочитающий мимолетное удовольствие своему здоровью. А может, любовь Люси к ванили – это метафора, говорящая: хотя все женщины в этом офисе обожают шоколад, предпочтения Люси доказывают, что она не такая, как все, и даже вздрагивает, когда слышит поговорку, что все женщины любят шоколад. «Черт, – может подумать читатель. – Наверняка уж она-то не забивает шкаф обувью, купленной просто так, и не тратит все свободное время на уход за лицом, и не охотится за новыми сплетнями о звездах».
