Давайте! – воспламеняется Галка и выходит на середину кельи.
Задумывается. Надолго.
И в самом деле – что бы такое спеть? – ей вспоминаются самые разные вещи на самых разных языках, человеческих и звериных, но она не находит ничего подходящего. Хочет спеть гимн Израиля, потом вспоминает старый российский гимн… Но нет, нет. Пауза тянется.
Ну? – Вики делает несколько танцевальных телодвижений. – Может, я что-нибудь придумаю как тамада? Я ж вообще специалист по позитиву! Счас спою… На-на-на…
Но и Вики ничего позитивного предложить не может. (Крутится в голове рок-н-ролл, но… как-то…)
Ладно, – говорит дядя Фёдор, – не позитивку, так… хоть… гхм! – он пытается что-то начать, мычать, но сконфуженно умолкает. Действительно, что петь?
И все молчат.
Разучились сами позитивить, – говорит Галка.
Вдруг Алексис затягивает:
Ты знаешь, у нас будут дети
Самые красивые на свете
Самые капризные и злые,
Самые на голову больные.
Дядя Фёдор оживляется. Кажется, он эту песню знает.
Мы их прокормить не сможем,
Все эти голодные рожи,
В возрасте уже около года
По тридцать два зуба у каждого урода.
А-а, – припоминает Бармалей, но не до того, чтоб прямо подпевать.
Чтобы они нас с тобой не съели,
Мы их будем держать в чёрном теле,
Лупить как сидоровых коз,
И босиком – прямо на мороз!
И вот тогда они станут послушны,
Мир лучше и лучше
С каждым днём будет становиться,
У нас их так много родится…
Янда рыдает, закрывая глаза руками, вода вытекает у неё из глаз, Паскаль осторожно приобнимает её, Алексис поёт, а дядя Фёдор даже слова подсказывает.
Нас окружат родственные души,
И мир лучше и лучше
С каждым днём будет становиться…
Мы как тараканы будем плодиться…
Ты знаешь, у нас будут дети
Самые красивые на свете
Самые капризные и злые,
Самые на голову больные,
Как мы…
Не успевают они закончить, как Вики наконец тоже припоминает подходящую позитивку, и с хо-
ду запевает, да прегромко:
Как в саду при долине
Звонко пел соловей.
А я, мальчик, на чужбине
Позабыт от людей.
Позабыт, позаброшен
С молодых, юных лет.
Я остался сиротою –
Счастья в жизни мне нет.
И – тут уже хором – с Галиной Иосифовной и неизменным дядей Фёдором, который все песни знает:
Вот умру я, умру я,
Похоронят меня.
И никто не узнает,
Где могилка моя!
И никто-о не узна-а-ает, –
подхватывает Бармалей, –
К концу пения в келье становится гораздо темнее и спокойнее; как выразился бы Николай Николаевич, нормальнее; градус бреда спадает, и про смерть думается уже не так, а совсем по-другому.
23. Паскаль говорит
Насчёт позитивки, – Паскаль, – у моей бабушки в деревне, там по вечерам, в шесть, только колокола слышно в соседском городке. Ни шоссе, ни машин, ничего нет. Колокола звонят, вот и вся позитивка. А я когда был пацан, то думал, что священники – они когда с Богом общаются, то всегда слышат ответ, ну, ответные реплики. У священников, думал, есть вопросы, а у Бога, получается, э-э… ответы. Так я думал. Вообще не сомневался – странно даже. Наверное, потому что про брата постоянно слышал – ведь у меня брат на небесах – Николай Николаевич, вот вы рассказывали про своего брата – что вы брат своего брата – а я ведь тоже своего брата брат… В том смысле, что, вот, был мой брат, а меня родили уже как… ну, как дополнение к нему.
В каком смысле? – Николай Николаевич.
Нужен был донор для брата, брат сильно болел, умирал, потом всё-таки умер, – объясняет Паскаль. – Вот меня родили, чтобы я был донором. Это такая известная моральная проблема, даже в каком-то фильме про это есть. Но у нас никто не мучился, всё нормально, я это знаю, и всё хорошо. Наоборот, я очень рад, что так получилось, и благодарен своему брату, что я есть.
Ну конечно, Паскаль, ты «очень рад», – Бармалей. – Что тебе делать-то остаётся?
Ну да, – Паскаль. – Ничего другого не остаётся, слава Богу. И вот… я выполнил эту свою функцию
но брат всё равно умер
вероятность была не очень высокая выжить
Николай Николаевич, вы рассказывали, что вас брат спас
а вот я – такой брат, который не спас
конечно, я не виноват
и вообще, многие в такой ситуации говорят – какого чёрта вы меня завели
только чтобы я брату помог?
а я, наоборот, считаю, что это огромная честь для меня
кредит… как это правильно высказать? – ну, как кредит, словом
и очень… «стрёмно» это всё
меня завели только чтобы я помог – а я не помог
и что теперь я такое, как бы
ну, это все философии, с одной стороны
а с другой стороны, я в школе учился не очень
а потом когда родители развелись
мать отдала меня в интернат
мне было восемь
и я очень по ней тосковал
очень тосковал
а она тосковала по моему старшему брату
а по мне не очень
поэтому когда она приезжала
то смотрела не совсем на меня, а вечно – то под куст, а то за речку
о, у нас там была прекрасная природа!
мы с ней выходили за ограду
нашей территории
это разрешалось
и шли на берег реки
там на пеньке мать передавала мне всё вкусное
и я их ел и не мог… никогда не наедался
уже когда я видел её
и говорил ей привет и начинал общаться с ней
я понимал, что это начала конца встречи уже
и уже тогда начиналось такое – о-ох, сколько осталось
я понимал, что у меня есть – с этой минуты – ровно четыре часа до её обратного поезда
если до этого я мог мечтать, снова и снова про эти четыре часа думать, их прокручивать
