в момент не тот какой-то такой
и я увидела простую вещь, не самую сложную картину
детей после дневного сна высаживали на горшки
а чтобы дети не сбежали
их привязали поясками от халатов к ножкам стола
и вот они сидят по четыре пупса у каждого столика
привязанные поясками к ножкам этих столиков
на горшках
спокойно сидят, не шалят
деловито какают
я причём знала и до этого, что там так делают
важно, что я это знала
да не только это – я не только знала, я и видела, и разные другие вещи тоже видела
ещё и покруче бывали сцены
поэтому
у меня не было какого-то там шока
просто – как объяснить –
я в этот раз посмотрела немного дольше, что ли
или другими глазами
и вдруг меня торкнуло
я увидела как будто мою там привязанную
мою и самую сладкую
мою и особенную, ТУ САМУЮ
теперь уже – когда в ней был СМЫСЛ, когда ОНА СУЩЕСТВОВАЛА
а ЭТИХ ДЕТЕЙ по-прежнему НЕ БЫЛО
и вот тут до меня дошло
не до эмоций, а до разума!
До разума моего дошло!
Дошло то… что до этого, до этой минуты – для меня никаких сирот как бы «не было»
Ну вот «нет» сирот, нет их, и всё тут
И только если я сама пожелаю, тогда они появляются
и тогда вот могу пойти и выбрать
как по мановению руки – они тогда появляются, как из рукава, из шляпы
рядком выстраиваются, и я выбираю – как Бог
а потом они снова – тынц – исчезают
и их опять нет нигде
и вот тут до меня дошло, что это ЛОЖЬ
и что все они ЕСТЬ всё время!
Непрерывно где-то ЕСТЬ эти дети!
они все ТЕ САМЫЕ и СУЩЕСТВУЮТ
и, существующие! Сладкие! Те-самые! – сидят опоганенные, униженные, осквернённые
да, как если бы мою взяли и привязали сейчас
именно так и никак иначе я это почувствовала
это было – как сильный удар током
вот так с меня слетела «нормальность»
вот так я решила вычерпать море ложкой
и теперь у меня шестнадцать чуваков
взятых в разном возрасте из одного и того же детдома
и я не кормлю никого из них грудью
я не даю им «молоко и мёд материнства»
и да, им не хватает моего внимания
персональной заботы каждую секунду
им много чего не хватает
но не хватает всего этого – по-человечески
и все они люди
и даже когда они воруют, врут, ошибаются
у них остаётся надежда
и даже если мы расстанемся, даже если у нас не сложится
они пойдут дальше как смогут сами, на свой страх и риск
плохими, хорошими – но людьми, человеками
они продолжают быть людьми
а больше, чем человек, мы никого сделать не можем
* * *
Николай Николаевич вздыхает:
Я тебя, Алексис, очень хорошо понимаю!
Насчёт тетриса особенно.
Тетрис – это жуткая зараза.
Когда-то, в девяностые, и я им увлекся.
Самый простой ещё компьютер у меня был.
К нему был присоединен приборчик наш в цехе – он мерял густоту раствора.
Знаете, раствор специальный, добавляется в…
Ну, вам это не совсем интересно будет…
Нет, почему же! Очень интересно! – Алексис.
Ну, это вроде того раствора, который скрепляет кирпичи в кладке.
Только не совсем. Вернее, и это тоже он может…
Только наш раствор был круче. Крепче.
Такие растворы схватывают всё что угодно.
Медленно, но не просто верно, а…
То, что он склеил, может давно развалиться, а эта штука будет держаться.
И вот я варил этот раствор.
Там нужны точные пропорции.
На компьютере у меня была эта пропись, и дальше автомат сам делал.
А пока автомат соображал, что ему делать, – я играл в тетрис.
Садился, раз – партеечку.
Раз – другую.
Незаметно пристрастился – со страшной силой.
Кирпичики, значит? – Бармалей говорит.
А, ну да! Кирпичики. Там кирпичики, и у меня кирпичики.
Постепенно понял, что уже пропускаю тот момент, когда…
Когда нужно моё вмешательство.
И после работы домой не спешил.
Сначала час. Потом два…
В общем, в какой-то момент я обнаружил, что прихожу на работу к шести утра – в тетрис поиграть.
И что вы сделали?
Как что? Стёр на хрен этот тетрис со своего компьютера.
Навсегда стёр. Больше его с тех пор и не видел.
А пока автомат мешал, я стал, ну, кроссворды разгадывать.
К кроссвордам не пристрастились?
Какое! Я не эрудит. Половину отгадать не могу.
Ну, не в этих, конечно, журналах всяких там. В них-то дебилизм. Всё для тупых.
Там я всё щелкаю как орешки.
А вообще настоящие кроссворды мне разгадывать трудно.
Там эрудиция нужна.
А я что?
Я свои кирпичики.
31. Темнота и сливочный
И тут вдруг щелчком, резко, всё меняется в окружающей обстановке, и наступает полная темнота. До сего момента хоть какой-то свет снаружи проникал в келью, а теперь всем вдруг как будто глаза тушью залило.
Ночь, – Алексис.
Да уж, кажется, не день, – голос Николая Николаевича.
Фонарь погас снаружи, – голос Янды, угрюмо. – Разбили небось.
А луна что? – Паскаль.
Зашла за башню.
А то свет вырубили по Островкам, – голос Бармалея.
А может, вообще везде, – Боба.
Значит, спать пора, – говорит дядя Фёдор каким-то странным голосом – сонным, что ли. – Давайте спать, ребята.
