всё старался – только бы не сблевать
вываливаюсь из кабинета весь белый, на полусогнутых
а остальные вокруг – прыг-скок-перепляс
почти все в эйфорическом настроении, как под кайфом
и (каждый): «Боже! Он так меня понял!
Он меня та-а-ак слушал, та-а-ак понял, как меня никто ещё никогда не понимал!»
и только один ещё, кроме меня, нашёлся – не кайфует
я с ним взглядом встретился
а он тоже белый весь
тоже – стряхнул наваждение
мы кивнули друг другу
и с тех пор знали, что можем друг другу доверять, – заканчивает Георгий и смотрит на часы, а потом на брата, долго-долго, и поправляет ему воротник пиджака.
И встаёт.
И Николай Николаевич тоже встаёт.
Что, – старший озабоченно, глядя на его ноги, – ботинки-то мои не подошли?
Увы, – младший. – Жмут. Да ничего!..
Ага, – старший. – Ну ладно. – Он смотрит ещё раз на младшего, как будто это ему надо запомнить, а не младшему – его. – Пошёл я, – и не хочется ему уходить, но сгущается темнота, но свет гаснет, но дождь продолжается, и они в келье, и Николай Николаевич стоит посреди кельи, и в полной темноте никто не видит его лица.
35. Пресс-конференция царя
Неправильно, – вдруг говорит кто-то.
А это кто? – Янда вдруг привстаёт.
О-о, – голос Органайзера. – Ваше величество! – и движение какое-то в темноте, но не видно совершенно ничего, и где этот самый царь – Органайзер с удовольствием облобызал бы царя, да ничегошеньки не видно, – и тут Бармалей поворачивает чип, и загорается неяркий, недолгий свет.
Царь действительно с ними, но на царя он вовсе и не тянет. Может, сын царя или его внук, но вроде бы нет ведь у царя ни сыновей, ни внуков. В общем, какой-то подросток, – типа Лёшки-лепёшки, – определяет Алексис, – и точно, похож, – такой же недорослый, нежный на вид, скучающий, белёсый и нестриженый. Ладони у него в чернилах, штаны – пыльные и на коленках потёртые и пузырями. А на коленках у него тетрадка, и в этой тетрадке он что-то черкает.
Неправильно, – бубнит себе под нос царь-восьмиклассник, и по голосу все понимают, что да, таки царь. – Не получается так ничего.
А ты как, братец, сюда попал? – дядя Фёдор.
Куда?.. – рассеянно говорит царь-восьмиклассник.
Ну, к нам сюда?
Этаа… пятачок расплющенный попался, – царь, не отрывая глаз от тетрадки, принимается чесать хвостом ручки (перьевой ещё) в затылке. – Не лезет в щель… Решил так проскочить. Перепрыгнул и на эскалатор… – царь замолкает, хмурится и снова что-то обдумывает так и сяк – задачу, что ли, решает.
Дак ты что, тоже через рамку, что ли, не прошёл?
Ага, – царь ручку опять берёт и что-то в тетрадку вписывает. – Вот чёрт, и так неправильно… Да как это вообще делать-то?! Ну и задали, бля… – царь-восьмиклассник наконец отрывается от тетрадки и смотрит вокруг. – А я вообще в метро или где? – без особого интереса осведомляется он. – От Техноложки отъехали, а где же Автово?
Янда встаёт и подходит к царю.
А хорошо это, – говорит она тихо, – через турникеты прыгать?
Минутку! – Бармалей вскакивает. – Минуточку! Раз уж на то пошло – давайте устроим нормальную пресс-конференцию! Человеческую! Раз в жизни, пожалуйста! Ваше величество, вы согласны?..
А чё это такое? – царь-восьмиклассник явно напрягается. – Типа экзамена?
Оценки в журнал не пойдут, – находится Алексис.
Давайте, – равнодушно пожимает плечами царь-восьмиклассник. – Только это… я не учил, меня не предупреждали.
Ничего-ничего, – Бармалей. – Мы зверствовать не будем. Спросим только самое простое, да? По одному вопросу от каждого. Ладно?
Ага, – царь-восьмиклассник. – Только самое-пресамое простое. Я не готовился.
Человек должен жить или должен умереть? – наседает Янда.
Царь-восьмиклассник задумывается. Надолго.
Ну… эта… жить, – решается он наконец и смотрит на Янду, и вдруг задумывается: – Хотя эта… смотря какой человек! Какой-нибудь, ну… враг, фашист… эта… не знаю.
Янда хочет продолжать расспросы, но Бармалей делает решительный знак рукой.
Паскаль.
Паскаль отодвигается от окна и от стены: дождь захлёстывает окно, брызгает в келью.
Я не россиянин, – говорит он негромко и нерешительно, – но если мне будет позволено, я спрошу. Как тебя зовут? А то всё царь да царь. А имя? Ну, как тебя приятели называют?
Серый, – и царь улыбается смущённо и нахально.
Паскаль потирает лоб.
Нет, уж лучше «ваше величество». Или, пожалуй, лучше «ваше высочество» – ты ж не царь ещё, а так – будущий… и миропомазание только на завтра назначено…
Угу, – говорит царь, и вдруг становится заметно, что он на глазах слегка повзрослел. Перед узниками уже не подросток, а юноша бледный, неуверенный в себе, с высоким лбом и узкими губами – непонятно, то ли не слишком умный ботан, то ли не слишком чоткий гопник.
Боба, – командует Бармалей.
Не ответишь ты на нормальные вопросы, – разводит руками Боба. – Спрошу то, что и так знаю – а вдруг ошибаюсь. Куда ты хочешь поступать, чем вообще человеку заниматься лучше всего, какое занятие считаешь самым правильным и благородным?
Полиция, – решительно отвечает молодой царь. – Вообще ну это, правоохранительные органы. Которые следят за порядком, законностью, чтобы всё нормально было, – и ещё чуть повзрослел, ещё чуть изменилось лицо, – с каждым вопросом меняется.
Ты влюблялся когда-нибудь? – Вики.
Царь краснеет сильно и внезапно, сначала вспыхивают щёки, потом лоб, нос и вообще всё лицо. – Странный вопрос! – говорит он.
Ничего не странный, – возражает Вики. – Я хочу понять, человек ты или нет. От этого зависит моя судьба и наша общая. Вот я и спрашиваю, влюблялся?
Царь вдруг смотрит прямо на Вики и вдруг, резко переходя от смущения к наглости, отвечает с наигранной пацанской ухмылкой:
Джентльмены предпочитают худеньких блондинок.
Вики возмущённо фыркает.
Галка, – просит Бармалей.
У Галины Иосифовны вопрос давно готов.
Кого ты больше любишь, кошек или собак, и почему?
Но у царя тоже ответ давно наготове:
Конечно, собак, потому что они верные, в отличие от всех других, – снова увернулся, ответил будто не ответил, и ещё чуть старше стал, ему уже за тридцать, глаза начинают выцветать, а волос на голове уже совсем мало; но что-то осталось и от того скучающего подростка. Вот так он и сдавал экзамены. Так и сдает всё и всех.
