Да нам-то всё равно, кого взрывать, – говорят бывшие серые. – Нам не всё равно, что приказа не было и отмены приказа не было, и другого приказа тоже не было… На полигон мы вас не можем, понимаете? И чип вытащить и удалить от вас больше чем на метр мы тоже не можем, потому что это же государственное преступление, а нас от должности никто не освобождал.
А зачем вы приперлись тогда сюда?! – кричат узники наперебой. – Какого чёрта тогда нас предупреждать! – Спокойно взорвались бы во сне, и никаких! – Сколько осталось? Пять минут!
А правда, чего мы пришли? – спрашивает тот, что повыше, того, что пониже. – У нас же какая-то мысль была.
Алексис:
Ребята, у вас точно была какая-то хорошая мысль. Я в вас верю.
Да была, точно, – морщится который пониже. – Только память, бля, подводит… Мы хотели как-то… Ты не помнишь, как?..
Четыре минуты, – спокойно говорит очень точный Николай Николаевич.
Боба:
Сила взрыва какая будет?
Не знаем, – охранники и делают по шажку к дверям.
Стенки-то уцелеют? – Боба.
А-а! Я вспомнил, – говорит второй охранник. – Мы вас хотели просто, это… Предупредить. Счас мы выскочим, вы чипчик в окно кидайте, мы на дороге постоим, чтоб народа не было, ладно? Достать может, но может и повезти, если кинете хорошо.
Бля! – кричит Бармалей. – Быстрей давайте, идиоты! Я за вас не отвечаю! Пройдёт три минуты, я кину!
Три минуты, – Николай Николаевич.
Боба и Николай Николаевич становятся рядом с окном.
Отставить, я туда не полезу, – командует Бармалей. – Все в туалет! Очень быстро!
Что ты задумал? – Вики.
Дверь, – кратко поясняет Бармалей. – В туалет! Скорее! Вряд ли там настолько много взрывчатки, чтобы…
Повторять дважды не приходится. Узники гуськом пробираются в щель. В туалете тесно и вонько, но выбирать не приходится. Галка забирается за толчок. Янда с Паскалем скорчились над. Бармалей между тем засовывает чип в узкую щель между дверью и дощатым полом и тут же быстро присоединяется к прочим.
Двадцать секунд, – сообщает Николай Николаевич.
Узники, затаив дыхание, садятся на корточки и прикрывают головы руками.
Но ничего не происходит. Вернее – они слышат негромкий хлопок.
Не то чтобы это было очень уж похоже на взрыв. Тем более – на взрыв в закрытом помещении, который, как известно, бывает куда более бризантным, чем оный на пространстве открытом. А раз на взрыв непохоже – значит, взрыв ещё только будет.
Поэтому они продолжают сидеть. Минуту, другую, третью.
Потом слышат скрип дверей и чувствуют сквозняк.
Пойду посмотрю, – говорит Бармалей.
Не ходи! – Вики.
Бармалей выглядывает из щели.
Выходите! – кричит Бармалей.
Выходить?
Да!
Узники с трудом разгибаются и выбираются из щели. Дверь распахнута, чипа под ней нет и в помине. Следов взрыва нет тоже.
Наебали, – говорит дядя Фёдор. – А мы-то лохи поверили. Они просто спёрли чип, потому что это дорогая вещь. Органайзер, сколько он стоил?
Органайзер машет рукой. Потом нашаривает Бармалеев недобровольный экземпляр и отдаёт Бармалею. – Спасибо.
Бери на память, – Бармалей. – Глаза бы мои на него не глядели.
Органайзер суёт чип в карман, и Бармалей впервые видит его улыбку.
43. Кто куда
Бывшие жертвы рамки выходят из кельи и спускаются вниз по лестнице. Дверь внизу тоже не заперта. Охранников нет. Погода за ночь сильно переменилась: ветер гонит по небу рваные тучи, солнце поблёскивает совсем по-осеннему. Короткое островецкое лето кончилось в одночасье.
Свобода приходит нагая, – говорит дядя Фёдор, ёжась. – Куртку забрали вместе с рюкзаком. И где её теперь добывать? И как выбираться отсюда? Вчера-то стояли на каждом пятачке, а сегодня – поди дозовись. Как отобрать, так завсегда, а как отдать, так хрен собачий.
Но с чего-то начинать надо, и узники рамки все вместе идут искать жену и детей Бобы. Как ни странно, они довольно быстро их находят, пройдя по берегу полтора километра на север. Дымится костерок. Стоит запасная палатка. Бобина жена сидит у костерка и варит рыбу, а Батончик и Мирра строят песочные замки на берегу. Все рады. Всё есть – разве у Бобы может чего-нибудь не оказаться. До дна ещё далеко.
Мы заначили от бывших серых десять тысяч тысячами, – говорит Боба, барахтаясь под визжащими детьми на песке, – ещё у Кары кредитка. Берите нашу наличку, разменивайте и вуаля. Там не так много, но до материка доплывёте хотя бы. Ещё от нас позвонить можно, или вон от Франциска с Паскалем. Ну, у нас-то катамаран запасной, счас его телепортнём и уплывём уж как-нибудь.
Они обмениваются координатами, понимая, что дело это зряшное: вряд ли им придёт в голову увидеться. Бобины дети гоняются за отцом вокруг костра, и Боба становится весел, так весел, каким его не видели узники, так весел, будто бы он больше не видит никакого лица, а между тем сегодня с утра лицо так и стоит везде перед ним, так и маячит везде; а им ведь ещё плыть в такую погоду, им ещё предстоит обратная дорога. Кара (жена Бобы) нервничает, но виду не подаёт. Они очень хорошо упакованы и укомплектованы, многое ещё осталось, и где-то там ждёт их средняя дочь – слушает любимые мелодии с флэшки, потом они с няней вместе лежат на полу, болтают кто как умеет, гремят коробочкой с горохом.
Серый песок переходит в белёсое неспокойное море, на небе барашки, море как картинка, нарисованная карандашом.
Уже без Бобы, вдевятером, они бредут обратно к крепости. Девять утра, и теперь народу на дороге немало. Вчерашние толпы осаждают пристань, пытаясь узнать, как уехать обратно. Местные жители, у кого катера, все сбились в кучки, бегают туда-сюда, договариваются. Кое-кто уже мчится обратно.
Похоже, этак мы не уедем, – цены-то взвинтили до небес, – говорит дядя Фёдор. – Да и куда ж нам, как говорится, плыть? – он открывает бутылку и чокается со своим случайным собеседником (на пне лежит сырок, сосиски, у каждого в руках по бутылке).
Море сегодня поёт песни. Всё в воздушных ямах и горах. А небо белёсое.
Они договариваются сойтись через пять часов у того же камня, но «пять часов» – понятие такое же зыбкое, как и всё прочее. Часов ни у кого из них, кроме Николая Николаевича, собственно, и нет. Кажется, сейчас утро, но мог бы быть и вечер. Холод заставляет двигаться быстрее. Стоило бы разжечь костёр, но нет даже спичек.
Алексис тоже находит своих, хотя и не так быстро. Лёшка выбегает её встречать. Алексис ни слова не говорит о ночи, просто берёт его за ухо – нежно – и ведёт так. Далее раздаёт руководящие указания. Все смотрят виновато. Разбредаются по роще искать хоть какие-нибудь дрова, но тут налетает быстрый дождик, треплет, щиплет, и комары забираются за пазуху, пищат в ушах. Деньги той тётеньке отдали, чек вот, сдача вот, хотя двести пятьдесят рублей да, да, и пиво, да, прости мам прости! Жидкость для розжига, конечно, всю проэкспериментировали. Лёшка забирается под полог, там лежит весь мокрый и ревёт. Планшет не работает совсем, вернее, он пытается, но его попытки достойны лишь уважения к памяти павшего. Рукою властной Алексис – внушительно – и девочки вздыхают с облегчением – хорошо, очень хорошо, что никого не потеряли, говорит Алексис, я не зря на вас рассчитывала, – Лёшка ревёт, кусает землю, ничего не может сказать, издаёт жуткие звуки, косясь на Алексис, но никто не обращает внимания. Алексей, – говорит Алексис, – выйди и сядь передо мной: знаешь, сегодня мне снился очень странный сон.
