— Заберите собаку! — едва сдерживаясь, чтоб не выругаться, снова крикнул Максимилиан.
— Цезарь! На место! — приказал Шрот.
Теперь сенбернар пробежал мимо Фака, даже не глянув в его сторону.
Максимилиан направился к леснику. Он бы с удовольствием сказал ему сейчас пару слов по поводу всего этого происшествия, да можно было все дело испортить.
— Добрый день! Так-то вы гостей встречаете, — обратился Фак к леснику.
— Это еще что за гости? — проворчал Шрот на приветствие.
Теперь Максимилиан мог хорошо разглядеть лесника. Его хитроватые глаза смотрели из-под нависших седых бровей враждебно. Лицо заросло рыжей, с проседью щетиной. Лоб прорезали глубокие морщины. Он был в клетчатой рубашке, рукава закатаны до локтей. В его правой руке поблескивал топор.
— Если поохотиться приехали, то напрасно. Какая сейчас охота, — сказал Шрот и пошел к сараю, где он что-то мастерил.
— Охотой я не интересуюсь. — Фак поспешил за ним. — Я хочу купить у вас плот.
— Плот?
— Ну да. Тот, что стоит внизу, под откосом.
Лесник был явно удивлен таким оборотом дела. Он снял фартук, воткнул топор в отесанное бревно. А Максимилиан в это время достал из багажника бутылку брандвейна и стаканы.
— Ну, если насчет плота… — протянул Шрот, жадно глянув на бутылку. — Но на что он вам?
— Хочу совершить маленькое путешествие по озеру.
— И что это вы надумали? Какое еще путешествие? Небось деньги опять искать будете?
— Да деньги-то, наверное, уже все нашли.
— А что же тогда? Тут только беду найти можно…
Максимилиан откупорил бутылку, налил в стаканы. Брандвейн был очень пахучим, но по привычке Фак сначала понюхал его, а потом стал цедить маленькими глотками. Лесник же сразу опрокинул стакан в рот и вытер ладонью губы.
— Почему же — беду? — спросил Максимилиан.
— А потому, что место это проклятым стало.
— И давно это место стало проклятым?
— Да, считай, с конца войны. Американец тут первым накрылся.
— Американец? — удивился Максимилиан, подливая старику. — Как же это случилось?
— Очень просто. Как только эсэсовцы отсюда ушли, через несколько часов заявляются ами, передовой отряд. Кэптэн ихний по-немецки хорошо говорит: «Где, мол, тут озеро Грюнзее?» — «Тут, — отвечаю, — рядом».
Поехали они на озеро, меня с собой взяли. Надувные лодки у них, водолазы… Спустились они под воду, докладывают: озеро, мол, с двойным дном, на половинной глубине топляки плавают, как в джунгли попадаешь. И верно, топляков тут много.
А кэптэн ихний приказывает им снова спускаться! Вот один водолаз и запутался там между топляками, с подачей воздуха что-то стряслось, говорили, что шланг придавило. Ну а пока вытащили его — уже поздно. Тогда кэптэн выругался: пусть, мол, моряки этим занимаются, у них настоящее имущество водолазное и прочее, а он, мол, своих ребят в последние дни войны гробить не будет…
Потом были здесь англичане. Копались, но тоже ничего не нашли, только заразу какую-то подхватили, в госпиталь попали…
— Но ведь с журналистами из «Штерна», которые недавно здесь работали, ничего не случилось?
— Да как сказать? Стреляли ведь по ним…
— Стреляли?
— Ну да…
— А что с Кемпкой произошло?
— Это с которым?
— Швейцарцем, что недавно утонул.
Шрот вздохнул:
— Жалко парня. Крепкий был. Атлет… Если б в озеро не полез — износу ему б не было.
— С кем он работал?
— Один он был. Взял у меня плот, погрузил свою аппаратуру, баллоны какие-то и отправился. Я еще сказал ему: «Что ж это вы без помощников?» А он мне: «Обойдусь, у меня снаряжение такое…»
Он собирался вернуться вечером, но не вернулся. Еще сутки прошли — нету. Тогда я сел на велосипед и поехал…
— Куда же вы поехали? Озеро-то — вот, рядом.
— Это не озеро, это заливчик. Озеро вон за той сопкой. Подъехал я к берегу, вижу — плот пустой. Может, думаю, он как раз работает под водой. Поехал в объезд по участку. Вернулся — снова на плоту никого. Тут у меня подозрение закралось, и сообщил я в полицию… Потом неприятности начались: расспросы, допросы… Слава богу, наконец меня оставили в покое.
— А кто вел допрос?
— Комиссар Клуте из Бадаусзее.
Максимилиан разлил остатки брандвейна в стаканы.
— А Розенкранц не был здесь недавно? — неожиданно спросил он.
— Какой еще Розенкранц? — Лесник бросил сердитый взгляд исподлобья.
— Бывший гаулейтер Зальцбурга.
— Вы меня бросьте ловить. Я вам как человеку все рассказал, а вы мне — Розенкранц. Клуте, тот сразу сказал, что из полиции, а вы комедию ломаете. Не знаю я никакого Розенкранца.
— Как же вы не знаете? Его все знают в этих краях.
— А я не знаю.
— А вы никого не видели на озере в те дни, когда с Кемпкой случилось несчастье?
— Чего вы ко мне привязались? Если допрос хотите учинить, вызывайте в полицию, только нового я ничего добавить не могу.
— Вы ошиблись: я не из полиции, я — журналист и допрос вам учинять не собираюсь.
— Ну, тогда всего вам хорошего, прощайте…
— Не хотите больше разговаривать?
— Поговорили и хватит! О чем еще говорить? — Шрот опрокинул стакан, вытер губы и добавил: — У кого язык длинный — у того жизнь короткая. — С этими словами он повернулся спиной к Факу.
— Ну, а плот вы мне продадите?
— Не продам, — твердо сказал лесник. — Случится что с вами, меня снова полиция таскать будет, Нет уж…
— Ну, тогда до свидания!
— Прощайте! — повторил Шрот, вытаскивая топор из бревна и принимаясь за работу.
* * *
Комиссар полиции Клуте, преисполненный служебного рвения, в этот субботний вечер был у себя в кабинете. «Совсем мальчик», — подумал о нем Фак, представляясь комиссару.
Как оказалось, Клуте уже исполнилось тридцать лет, но на вид ему нельзя было дать больше двадцати трех — двадцати четырех. Комиссар явно страдал от этого и при каждом удобном случае подчеркивал, что ему уже за тридцать.
«Десять лет назад, когда я приехал в Бадль Ишль после окончания полицейской школы…» — говорил он. Или: «Четырнадцать лет назад, когда мне исполнилось шестнадцать лет…»
Клуте после окончания полицейской школы работал постовым полисменом, но эта работа не удовлетворяла его. Он мечтал перейти в уголовную полицию и наконец добился своего: его стали брать сначала на облавы, а потом — поручать мелкие дела. Медленно, но настойчиво Клуте продвигался по службе, а окончив двухгодичную школу младших инспекторов, получил должность комиссара в Бадаусзее. Теперь на самостоятельной работе он имел возможность проявить себя.
