– Переживает она… Не знаю. Видеть ее не могу!
– Лёшечка, она осознала, я «вижу». Ты сам больше страдать будешь, если не простишь.
– Не знаю. Посмотрим.
В дверь постучали, Марина вышла – на крыльце стоял Митя. Марина вопросительно на него посмотрела, он кивнул и отступил в сторону. Зареванная Муся жалобно смотрела на мать.
– Ну что, горе мое? Стыдно тебе?
– Да-а… Мамочка, прости меня!
– Мамочка! Мамочка-то простит, а вот папочка – не знаю. Пошли попробуем.
– Может, мне тоже пойти? Тетя Марина? – спросил Митя.
– Нет-нет, не надо. – Муся страшно взволновалась. – Я сама. Не обижайся. Ты не обиделся?
И столько было в ее голосе нежного трепета, что Митя весь расплылся в улыбке и прямо на глазах у Марины поцеловал Мусю и прижал к себе, над ее головой выразительно пожав плечами и подняв брови – что я могу поделать! Марина только вздохнула: действительно, что тут поделаешь? Митя ушел. Муся стояла перед дверью и тряслась:
– Мам, а вдруг папа… не простит?
– Ну, значит, не простит. До конца своих дней не будет с тобой разговаривать.
Но Муся даже не поняла, что Марина ее же саму и цитирует. Она вздохнула и решительно распахнула дверь, Марина осталась на крыльце. Муся вошла, отец взглянул и отвернулся.
– Папа, – сказала она шепотом. – Папа, прости меня, пожалуйста.
Алексей молчал.
– Папа? Папа, пожалуйста, посмотри на меня! Я раскаиваюсь! Папа! Если бы я могла все вернуть назад, но я не могу! Что мне сделать, что? Скажи, я все сделаю! Только прости! – Она кинулась на пол и обняла отцовские ноги, положив голову ему на колени. – Папа! Дорогой, любимый, прости меня!
Потом схватила его руки и стала целовать, как всегда целовала Марина, и Лёшка не выдержал – поднял ее и посадил рядом на диван. Муся стала на коленки, обняла отца за шею и заплакала:
– Я виновата, я знаю, но я люблю тебя! Я больше никогда… никогда… все, что ты скажешь… пожалуйста! Папочка…
И Лёшка, и Марина одновременно вспомнили, как Леший утешал Марину в начале их совместной жизни, и оба улыбнулись. Марина вошла.
– Ну, сейчас утопишь отца в слезах. Лёш, скажи ей что-нибудь, а то это никогда не кончится.
– Эх ты, зверушка глупая, – сказал Леший и поцеловал дочь.
Спать толком никто не мог – душно, тревожно. Посреди ночи вдруг заплакала наверху Муся.
– Опять! Откуда у нее только слезы берутся? Может, мы перестарались? – спросил Алексей.
– Да ничего, пусть поплачет. Ей полезно, не переживай. Я схожу к ней.
Марина поднялась по деревянной лестничке к Мусе в светелку.
– Ну, теперь-то по какому вопросу плачем?
– Мама, я не могу! Я не понимаю, почему я такая! Я не хочу больше! Я боюсь, вдруг опять что-нибудь выкину! Оно там сидит внутри меня, а потом вылезает, само! А я не хочу! Я не хочу быть этой противной Мусей!
– Ой, горе! Хочешь, я тебе помогу?
Марина еще ни разу не работала с детьми – разные мелочи, вроде залечивания ссадин и утихомиривания капризов, не считались: это была просто легкая настройка. А то, что Марина делала с Лёшкой или Юлей, требовало более глубокого проникновения и было сравнимо с перезагрузкой. Марине казалось неправильным встревать в растущий детский организм, который развивался по собственному плану. Но Муся была почти взрослая, да и сама хотела перемен…
– Ну, давай рискнем. Расслабься. Может быть немного больно.
И Марина осторожно начала «поправлять» хрупкий внутренний мир дочери, словно садовница, выкорчевывающая сорняки и подвязывающая слабые ветки. Когда она закончила, Мусин «сад» выглядел совсем по-другому, более гармоничным и упорядоченным.
– Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо… Мам, хорошо! Мне нравится!
– Только дальше ты сама должна работать, понимаешь? «Само» только что-нибудь плохое получается, а над хорошим трудиться надо.
– Я знаю: душа обязана трудиться и день и ночь, и день и ночь! Мам, а папа меня правда простил?
– Конечно! Он же тебя любит.
– Мне так стыдно, ты не представляешь! Как я буду завтра всем в глаза смотреть…
– А ты у всех тоже прощения попроси.
– Ой, правда! Спасибо! Я так и сделаю, точно!
– Ты справишься?
– Я постараюсь. А то как же мне дальше-то жить? Ма-ам, а знаешь?..
– Ну, что такое? – Марина догадывалась, о чем пойдет речь.
– Мы с Митей… Мы любим друг друга. Правда! Я так счастлива!
– Конечно, любите. Я всегда это знала.
– Мама, ты знала и мне не сказала?
Марина захохотала, Муся растерянно моргала, потом тоже засмеялась:
– Ты знаешь, это такое чувство волшебное, правда! Я совсем пропадала, а пришел Митя – и счастье! И мне совсем необязательно с ним целоваться. То есть… Мне, конечно, хочется. – Она смущенно взглянула на Марину, но та улыбалась. – Но необязательно! Я смотрю ему в глаза, и все! Правда, у него удивительные глаза? Медовые! Ни у кого таких больше нет! И вообще он очень красивый! Волосы совсем золотые! Ты замечала?
Тут Марина просто сгребла ее в охапку и расцеловала в горящие огнем щеки:
– Девочка моя маленькая! Влюбилась!
А Муся смотрела на мать сияющими глазами:
– Ты знаешь, мне кажется, это как у вас с папой! Правда! Как ты думаешь?
– Мне тоже так кажется.
Они еще долго смеялись и шептались, обнявшись, пока к ним, кряхтя, не поднялся отец и не разогнал. Остаток ночи Марина шепотом рассказывала ему про Мусину любовь, чтобы подготовить, а то как бы опять не разошелся. Наутро Муся набралась храбрости и встала из-за стола, где все на скорую руку завтракали. Марина позвенела ложкой о чашку:
– Внимание! Муся хочет произнести речь!
– Мы одну вчера уже слышали, – тихо проворчал Семеныч. Но Муся отозвалась:
– Да, я, конечно, вчера неудачно выступила.
– Это точно! – сказал Ванька.
– Вань, ты потом можешь мне врезать, если хочешь, а сейчас дай сказать.
– Это что такое – врезать? – возмутился Леший.
– Да замолчите вы все! Говори, Муся.
– Я прошу у вас всех прощения за свое вчерашнее поведение. Вот. Мне стыдно. Я больше не буду. Постараюсь. И еще… Я хочу сказать вам всем спасибо за то, что вы меня вчера… воспитывали. Особенно дяде Толе. Можно, я вас поцелую?
Раздалось дружное: «О-о!» – и Анатолий, в жизни не красневший, весь залился румянцем. Муся подошла и поцеловала его в щеку, растроганный Анатолий приобнял ее и тоже поцеловал в висок.
