– Лёш, а ты правда меня сейчас позвал?
– Ну да.
– А как это ты?
– Марин, да что с тобой? Ты разве не поняла, что я тебя слышу? Все это время. И говорим с тобой только так, а словами почти и не общаемся, даже Муся заметила. Как отключился тогда на пожаре, так это и началось.
– Я не поняла! Да я вообще почти ничего вокруг себя не понимала, только…
– Ну да, только меня вытаскивала.
– А ты что, всех слышишь или только меня?
– Только тебя. Вот еще, не хватало всякую мелочь пузатую, вроде Муськи, слушать! Да и тебя совсем уже плохо, только самые сильные эмоции. Наверное, скоро совсем прекратится. Зато в твоей шкуре побывал – бедная, и как ты справляешься! В самый первый день я вообще все слышал и видел, кошмар!
– И как я не заметила! Обидно…
– Зато я теперь все про тебя знаю.
– А то ты не знал. То есть как? Подожди! Что значит – все?
– Марин, то и значит. Но я же не специально, не сам. Ну, в общем, я гораздо дальше крылечка, как ты говоришь, зашел. От чердака до подвала.
– Ничего себе…
– Марин, да ведь и правда, что я все про тебя знаю! Ничего нового не увидел. Зато теперь я понял, как ты меня любишь, а это дорогого стоит. Ну что ты, маленький мой? Давай, поплачь! Уже можно!
И Марина заплакала навзрыд, по-детски, всхлипывая и подвывая, а Лёшка гладил ее по голове:
– Бедная моя! Как же тебе страшно было, как трудно. Я видел, а помочь ничем не мог. Но я старался, правда. Ты же вытащила меня, с того света вытащила! Я знал, что ты сильная, всегда знал: случись что, ты справишься. Ты справилась, все хорошо! Ангел ты мой…
Марина глубоко вздохнула, успокаиваясь – выплакалась, и стало легче.
– Леший, давай ты больше не станешь помирать, а? Мне это совсем не понравилось.
Он засмеялся:
– А мне-то как не понравилось!
– Вот и не надо больше.
– Ладно, я постараюсь. А ты знаешь, я ведь не только тебя слышал. Я еще и видел! Картину видел. Господи, руки прямо чешутся, как писать хочется! Завтра же попробую.
– Лёш, только ты потихоньку, а то я тебя знаю – сейчас увлечешься и пропадешь на сутки, а тебе нельзя так. А что за картина?
– Нет, не скажу. Напишу – увидишь.
Лёшка повернулся к ней, обнял покрепче и поцеловал: сначала глаза с мокрыми ресницами, потом за ушком, потом – в губы, довольно настойчиво.
– Лёш, что ты делаешь! – пискнула Марина. – Тебе же нельзя этого!
– Ну вот еще, нельзя! Если очень хочется, то можно. Я соскучился! И врач сказал: потихоньку можно.
– Ты у врача спрашивал про это?
– А что ж не спросить? Ну, давай, Марин!
– Вот верно говорят: горбатого могила исправит. А тебя вообще ничто.
– Да что ж ты все ерепенишься-то? Ну-ка…
И он решительно полез к ней под халат.
– Подожди. Подожди, я говорю! Дай я сама все сделаю.
– Вот это благородно. Это ты настоящий ангел…
Марина только вздохнула: она почему-то не чувствовала ничего – никакой искорки не вспыхнуло, как Лёшка ни целовал ее. А ведь раньше… Ну ладно, что ж делать. «Чувство глубокого морального удовлетворения» от честно выполненного супружеского долга, конечно, плохой заменитель прежней страсти, но – увы! Может, потом наладится?
Шло время, которое, как известно, лучший лекарь. Алексей совершенно оправился и даже съездил в деревню – Марина с ним не поехала. При слове «деревня» ей сразу представлялась стена огня: если все, пережившие пожар, постепенно пришли в себя – не без помощи Марины, то она сама просто загнала свои страхи и переживания в глубь сознания, и ее опять начали одолевать ночные кошмары, которые она успешно скрывала от Лешего. Они теперь спали отдельно – так повелось с его болезни, так продолжалось и дальше: «Ой, ты так храпишь! Я не высыпаюсь», – говорила Марина, а Лёшка верил. На самом деле Марина боялась за Лешего, и ей казалось, что даже лишний секс может повредить его сердцу. Она недалеко ушла от Муси, которая тоже пугалась, стоило отцу ненароком чихнуть или вздохнуть. Марине с огромным трудом удалось избавить Мусю от чувства вины – девочка упорно считала себя главной виновницей отцовского инфаркта и все время смотрела на родителей глазами «перепуганной лани», как выражался Лёшка, которого уже слегка раздражала забота его женщин: чувствовал он себя прекрасно.
Муся, придя в себя, потребовала, чтобы отныне все называли ее Марусей. «Новую жизнь начала, ишь ты!» – качал головой отец. Но это было еще не все: привереда, брезгливая чистюля и капризуля Муся заявила, что собирается стать врачом, изумив всех. Но Марина, видевшая, как дочь безропотно мыла полы в больнице и выносила «утки», не удивилась. Муся начала готовиться к поступлению в институт, налегая на химию и биологию – и таки поступила, блестяще сдав экзамены. Весь стол у нее был завален специальными книжками, а на экране компьютера вечно красовались какие-то детали человеческого организма. «Опять у Муськи расчлененка на экране!» – вопил Ванька. У него самого на мониторе висели какие-то таблицы, биржевые сводки и цифры, так что Марина с Лешим только диву давались: кто подменил им детей?
Марина справилась и с Лёшкиным инфарктом, и с Мусиными комплексами, и с Ванькиными страхами – он все переживал молча, но кошмары и его мучили. Она разобралась и с внезапной болезнью Ксении Викентьевны, у которой вдруг разыгрался артрит в коленках, так что она уже не могла отдавать детям и хозяйству столько сил, как раньше, и страшно из-за этого расстраивалась. Марину удивляло и беспокоило, что совершенно пропала из виду Кира – после того, как она так героически повела себя во время пожара, Марина стала надеяться, что, возможно, ей удастся помочь девочке, но… Кира больше так и не объявилась. Что-то не то было и с Анатолием: он редко звонил и заезжал. Фрося уверяла, что Толя просто сильно занят делами и восстановлением деревни после пожара, но Марина чувствовала: все не так просто.
Летом, возвращаясь из деревни вместе с Лёшкой, Толя остался пообедать у Злотниковых. Марина слушала их рассказы и понимала, что у самого Лёшки так и чешутся руки, чтобы встрять в это дело. Анатолий перевез Илларию Кирилловну к Фросе – помощницей по хозяйству, так что в деревне оставался один Семен Семеныч: бабка Марфа умерла через два месяца после пожара. После того как на Семеныча напали какие-то лихие люди, пытавшиеся ограбить дом Свешниковых, Анатолий озверел и нанял настоящую охрану, обнеся «периметр» мощным забором – «периметр» включал не только саму деревню, но и приличный кусок леса, который расчищала бригада таджиков. На опушке он затеялся возводить часовню – маленькую, деревянную, но в стиле Лёшкиного дома, и Злотников рисовал для него эскизы. Анатолий вовсю крыл местные власти, которые сами ни хрена не делали, и людям не давали:
– Денег уходит прорва, а толку – чуть!
