– Кармель не сделала тебе больно, ну, там? – спрашиваю я только ради того, чтобы заговорить.
Она улыбается:
– Не будь дурачком.
– У тебя там все было в порядке, в доме?
Лицо ее обретает неподвижность, наверняка умышленную. Она всегда так неподвижна, но у меня такое ощущение, что сознание у нее вроде акулы, вертится и плавает, и вижу я лишь спинной плавник, да и то мельком.
– Они продолжают являться мне, – осторожно говорит она. – Но они все еще слабы. За вычетом этого я просто ждала.
– Чего ждала? – спрашиваю я.
Не осуждайте меня. Порой только и остается, что тупицей прикинуться. К сожалению, Анна на это не ведется. Поэтому мы сидим, я рулю, а на кончике языка у меня так и вертятся не произнесенные слова. Хочу сказать ей, что мне не обязательно это делать. Жизнь у меня очень странная, и она в нее прекрасно впишется. Вместо этого я говорю:
– У тебя не было выбора.
– Это не важно.
– Как так?
– Не знаю, но не важно, – отвечает она. Краем глаза улавливаю ее улыбку. – Мне бы не хотелось делать тебе больно.
– Не хотелось?
– Конечно. Поверь мне, Кассио. Я никогда не хотела устраивать такую трагедию.
Наш дом стоит у подножия холма. К моему облегчению, мамина машина припаркована перед крыльцом. Можно было бы продолжить этот разговор. Я мог бы поддеть ее, мы бы поспорили. Но я не хочу. Я хочу отложить это на потом и сосредоточиться на текущей проблеме. Может, мне и не придется никогда с этим разбираться. Может, что-то изменится.
Въезжаю на подъездную дорожку, и мы вылезаем, но, поднимаясь по ступенькам крыльца, Анна начинает принюхиваться. Она морщится словно от головной боли.
– Ой, – соображаю я, – точно. Прости. Я забыл про чары. – Жалко пожимаю плечами. – Понимаешь, кое-какие травки и заговоры – и никакое умертвие в дверь не войдет. Так безопаснее.
Анна скрещивает руки на груди и облокачивается на перила.
– Понимаю, – говорит она. – Ступай за мамой.
Оказавшись внутри, слышу, как мама напевает себе под нос какую-то мелодию – наверное, сама придумала. Вижу, как она проходит мимо арки в кухне, носки скользят по деревянному полу, а пояс от вязаной кофты волочится следом. Подхожу и ловлю его.
– Эй! – с раздраженным видом говорит она. – А ты разве не должен быть в школе?
– Тебе повезло, что это я, а не Тибальт, – говорю, – а то кофта была бы уже в клочья.
Она фыркает на меня и завязывает пояс на талии, где ему и полагается быть. В кухне пахнет цветами и хурмой – теплый, зимний запах. Она готовит новую порцию «Благословенного попурри», как делает каждый год. С сайта расходится на ура. Но я тяну время.
– Ну и? – говорит она. – Ты не собираешься рассказать мне, почему ты не в школе?
Набираю побольше воздуха:
– Кое-что случилось.
– Что? – Тон у нее почти усталый, словно она наполовину ожидает как раз таких плохих новостей. Наверное, она всегда ожидает тех или иных плохих новостей, зная, чем я занимаюсь. – Ну?
Я не знаю, как ей об этом сказать. Реакция может оказаться неадекватной. Но применимо ли это понятие к данной ситуации? Теперь я уже гляжу в очень обеспокоенное и возбужденное мамино лицо.
– Тезей Кассио Лоувуд, лучше выкладывай.
– Мам, – говорю, – только не психуй.
– Не психовать? – Уже руки в боки. – Что происходит? У меня тут очень странное ощущение. – Не сводя с меня глаз, она шествует на кухню и включает телевизор.
– Ма-ам, – но мой стон опаздывает.
Подойдя и встав перед телевизором рядом с ней, я вижу полицейские мигалки, а в углу школьные фотографии Уилла и Чейза. Стало быть, история выплыла наружу. Полицейские и репортеры облепляют газон, словно муравьи хлебную корку, готовые разломать, поделить ее и унести прочь, чтобы слопать дома.
– Что это? – Она прижимает ладонь ко рту. – Ох, Кас, ты знал этих мальчиков? Какой ужас! Это потому ты не в школе? Вас распустили на сегодня?
Она изо всех сил старается не смотреть мне в лицо, выпаливает эти цивильные вопросы, но подлинная причина ей известна. Она даже обмануть сама себя не может. Через пару секунд она выключает телик и медленно кивает, силясь осмыслить услышанное:
– Расскажи мне, что случилось.
– Я не знаю, как именно.
– Попробуй.
И я пробую. Опускаю как можно больше деталей. Кроме укусов. Когда я говорю ей об этом, у нее перехватывает горло.
– Думаешь, это то же самое? – спрашивает она. – То, которое…
– Я знаю, это оно. Я его чувствую.
– Но ты же не знаешь.
– Мам. Я знаю. – Стараюсь подать ей это дело мягко. Губы у нее сжаты так плотно, что даже губами быть перестали. Кажется, она сейчас расплачется.
– Что было в том доме? Где атам?
– Не знаю. Только успокойся. Нам понадобится твоя помощь.
Она ничего не говорит. Одну ладонь прижимает ко лбу, другой упирается в бедро. Смотрит в никуда. Между бровей появляется глубокая страдальческая морщинка.
– Помощь, – негромко произносит она, а затем еще раз, уже тверже: – Помощь.
Кажется, я устроил ей переполнение буфера.
– Ладно, – говорю я мягко. – Просто оставайся здесь. Я разберусь с этим, мам. Обещаю.
Снаружи ждет Анна, а в лавке вообще бог знает что творится. Такое ощущение, что я потратил на эту поездку уже несколько часов, но на деле не могло пройти больше двадцати минут.
– Пакуйся.
– Что?
– Ты меня слышал. Пакуй вещи. Мигом. Мы уезжаем.
Она протискивается мимо меня и взлетает по ступеням, видимо чтобы приступить к сборам незамедлительно. Со стоном следую за ней. На это нет времени. Ей придется успокоиться и перестать суетиться. Она вполне может покидать мое барахло в коробки. Может загрузить их в наш грузовичок. Но я отсюда не уеду, пока тварь не исчезнет.
– Мам, – говорю, следуя за развевающейся кофтой к себе в спальню. – Ты перестанешь трепыхаться? Я не еду.
Пауза. Ее мастерство непревзойденно. Все мои носки уже вынуты из ящика и сложены аккуратной стопочкой на комоде. Даже по цветам разобраны.
– Мы уезжаем, – говорит она и, не сбиваясь с ритма, продолжает громить мою комнату. – Даже если мне придется стукнуть тебя по башке и выволочь из дома, мы уезжаем.
– Мам, уймись.
– Не говори мне успокоиться. – Слова вылетают сдавленным криком, идущим прямо из глубины ее напряженного нутра. Она останавливается и стоит неподвижно, сунув руки в наполовину опустошенные ящики комода. – Эта тварь убила моего мужа.
