– От вас с Морвраном мне понадобится только связывающее заклятье, когда он доберется сюда, – говорю я, не переставая наблюдать. – И приманка не помешала бы. Сумеете придумать?
– Это должно быть довольно просто, – отзывается Томас. – Для призыва энергий или любовника существует куча заклинаний. Твоя мама наверняка не один десяток знает. Мы их просто переделаем. И зарядим какой-нибудь шнурок на связывание. И барьерное масло твоей мамы тоже можно модифицировать. – Он перебирает варианты и методы, и брови у него сходятся на переносице.
– Должно сработать, – говорю я, хотя по большей части понятия не имею, о чем он толкует.
– Ага, – скептически хмыкает он. – А теперь раздобудь мне всего лишь генератор на сто двадцать один гигаватт и потоковый накопитель – и дело в шляпе.
Смеюсь:
– Фома неверующий. Не будь таким пессимистом. Все получится.
– Откуда ты знаешь? – спрашивает он.
– Потому что должно.
Стараюсь держать глаза широко открытыми, а голова начинает реально пульсировать.
Две линии обороны выстроены в доме, не видевшем такого оживления с тех пор, как… наверное, никогда. На верхнем этаже Томас с Морвраном насыпают вдоль лестничной площадки дорожку из порошковых благовоний. У Морврана в руках его собственный атам, и он вырезает им в воздухе пентаграмму. Нож у него и близко не так крут, как мой, висящий в кожаных затягивающихся ножнах на перевязи, охватывающей грудь и плечо. Стараюсь не слишком много думать о том, что про него говорили Томас и Морвран. Это просто вещь, артефакт, сам по себе не злой и не добрый. Он не обладает собственной волей. Все эти годы я не прыгал вокруг него, приговаривая «моя прелессссть». А что до связи между ним и колдуном-обеа, сегодня она наверняка будет разорвана.
На верхней площадке Морвран что-то шепчет и медленно поворачивается по кругу против часовой стрелки. Томас берет нечто вроде деревянной руки с растопыренными пальцами и проводит ею по верхним ступеням, затем кладет ее на пол. Морвран заканчивает пение и кивает Томасу, тот зажигает спичку и роняет ее. По периметру верхней площадки вспыхивает синее пламя и гаснет, оставляя после себя дым.
– Пахнет, словно на концерте Боба Марли
[41], – говорю я, когда Томас спускается вниз.
– Это пачули, – поясняет он.
– А что это за деревянная швабра с пальцами?
– Корень окопника. Для защиты дома. – Он оглядывается. Я прямо вижу, как в голове у него прокручивается контрольный список.
– А вообще что вы там наверху делали?
– Оттуда-то мы и будем производить связывание, – говорит он, кивая на второй этаж. – И это наша линия обороны. Мы собираемся запечатать верхний этаж целиком. Если все пойдет совсем плохо, перегруппируемся там. Он к нам и подобраться не сможет. – Он вздыхает. – Так что, думаю, начну-ка я пентаграммить окна.
Второй фронт гремит чем-то на кухне. Там мама, Кармель и Анна. Анна помогает маме разобраться с дровяной плитой, ведь надо сварить защитные зелья. Я также улавливаю аромат целительных отваров на розмарине и лаванде. Мама у меня из тех, кто считает «готовься к худшему и надейся на лучшее». Это ее задача как-то его сюда заманить, то есть кроме моей «бабочки-пчелы», конечно.
Не понимаю, почему думаю шифром. Все эти «бабочки-пчелы». Даже сам начинаю гадать, о чем это я. «Бабочка-пчела» – это обман. Это стратегия боксирования, прославленная Али
[42]. Заставь противника думать, что ты проигрываешь. Замани его туда, куда тебе надо. А затем вынеси.
Так в чем же заключается моя «бабочка-пчела»? Убить Анну.
Полагаю, надо пойти сказать ей.
В кухне мама нарезает какие-то листья. На столе открытая банка с зеленой жидкостью, пахнет как смесь маринада и древесной коры. Анна помешивает горшок на плите. Кармель вьется возле двери в подвал.
– А что там внизу? – спрашивает она и открывает.
Анна напрягается и смотрит на меня. Что найдет Кармель внизу, если спустится туда? Ошалелые шаркающие трупы?
Скорее всего, нет. Похоже, их явление – отражение собственного Анниного чувства вины. Если Кармель на что-то и наткнется, то, вероятно, это будут какие-то мягкие холодные пятна да загадочно хлопнувшая дверь.
– Ничего такого, о чем стоит переживать, – говорю я, подходя к ней и закрывая дверь. – Наверху все идет отлично. А у вас тут как?
Кармель пожимает плечами:
– От меня толку не много. Это вроде готовки, а я готовить не умею. Но, по-моему, они прекрасно справляются. – Она морщит нос. – Только как-то медленно.
– Никогда не торопись при варке доброго зелья, – улыбается мама. – А то подействует криво. И от тебя очень большая польза, Кармель. Ты же кристаллы очистила.
Кармель улыбается ей, но бросает на меня значительный взгляд:
– Пойду-ка помогу Томасу с Морвраном.
Она уходит, и в ту же минуту я об этом жалею. Стоило остаться в кухне только мне, Анне и маме, как в ней сразу становится как-то душно. Есть вещи, которые необходимо сказать, но только не в мамином присутствии.
Анна откашливается:
– По-моему, схватывается, миссис Лоувуд. Я вам еще для чего-нибудь нужна?
Мама бросает взгляд на меня:
– Не прямо сейчас, милая. Спасибо тебе.
Пока мы идем через гостиную к прихожей, Анна выворачивает шею, пытаясь разглядеть, что происходит наверху.
– Ты не представляешь, как это странно, – говорит она. – У меня в доме люди, а мне не хочется разорвать их на мелкие кусочки.
– Но так же лучше, нет?
Она морщит носик:
– Ты… как там Кармель говорила? – Опускает глаза, потом снова смотрит на меня: – Жопа.
Я смеюсь:
– А ты врубаешься.
Выходим на крыльцо. Застегиваю куртку. Я ее так и не снял – в доме полвека не топили.
– Мне Кармель нравится, – говорит Анна. – А сначала не нравилась.
– Почему?
Она пожимает плечами:
– Я думала, она твоя девушка. – Улыбается. – Но это глупая причина не любить человека.
– Ну да. По-моему, Кармель с Томасом движутся встречно-пересекающимся курсом.
Мы прислоняемся к стене, и я чувствую гниль в досках у меня за спиной. Они ненадежны. Стоило мне прислониться – и уже такое ощущение, что это я их подпираю, а не наоборот.
