После боя. На мостике линкора "Фридрих дер Гроссе" (бывший "Ришелье")
Адмирал Тиле был зол. Очень зол. Невероятно зол.
Потому что высшие тайны Рейха, это как провод высокого напряжения. Если прикоснулся — сгоришь, чуть что-то пойдет не так. И даже неважно, истинной была тайна или мнимой — достаточно того, что сам рейхсфюрер в нее верил. И как он поступит с обманувшим его ожидания, не надо было гадать — довольно было вспомнить судьбу несчастного гросс-адмирала Редера.
Тиле верил, и даже знал, что "Полярный Ужас" существует. Но отчего рейхсфюрер решил, что если убить демона, русский фронт от Вислы покатится назад к Москве, и вермахт снова станет непобедим? "В материальной ипостаси, эта сущность становится уязвимой и может быть уничтожена" — как сказал этот тип из Аненербе. Гиммлер поверил, и будучи в то же время главой Ваффенмарине, взялся за дело со всей энергией. Флот не знал сейчас ограничений ни в чем — в топливе, в любом вооружении, в снабжении, в людях. Причем все вопросы решались без малейшего бюрократизма и волокиты, для чего к Тиле были прикомандированы хмурые парни от СД. У "толстого Германа" безжалостно отняли воздушные эскадры расположенные на западном французском побережье, переподчинив их даже не армии, как иногда бывало и раньше, а флоту — "рейхсмаршал, разве во Франции есть сейчас сухопутный фронт?". Все воздушные, надводные, подводные силы Еврорейха к западу от Ла-Манша и к северу от Гибралтара были сейчас сосредоточены в одних руках — Тиле. Что было гораздо более эффективным — как вообще можно было раньше воевать на море, имея люфтваффе и кригсмарине сами по себе? У русских правда, единое руководство войны на море было с самого начала, ну так они же варвары и азиаты, а у истинных арийцев свой путь — был, до недавних времен.
И вся эта эффективность, какую никогда еще не имел германский флот, была подчинена одной цели. Убейте демона. Если у вас есть озарения, герр Тиле? Вы считаете, что для того нужны жизни ста тысяч недочеловеков — демону интересны не связанные пленники на алтаре, а солдаты, умершие в бою, и на море, в родной стихии Ужаса? И тогда, или вы, герр Тиле, обретете высшую силу, или вам откроется, как демона убить? Что ж, дерзайте, вам виднее! Но не тяните, русские уже на Висле, а если завтра они ворвутся в Рейх?
Итогом же был страх. Не тот простой и понятный страх, кончить жизнь в подвале гестапо, с которого все началось — а ледяной ужас, намертво засевший внутри. Спрятанный под внешней оболочкой прежнего адмирала кригсмарине Августа Тиле, совершенно незаметный посторонним — но не дающий забыть о себе ни на миг, потому что стал уже частью личности вытесняя прежнего Тиле. Ты поклялся уничтожить меня, человечек — так взгляни, на что ты замахнулся! Это было похоже на ощущение потока, отдавшись которому, не надо было бояться больше ничего — ощущение иной, нечеловеческой силы внутри, абсолютно холодный ум, находящий самой эффективное решение, ледяное бесстрастие не ошибающейся машины, и даже время будто замедляло свой ход — возникал "взгляд полубога", словно сверху, когда и ты сам и все окружающее лишь пешки на игровой доске, подчиняющиеся твоей воле. Какие-то британцы, смешно, жалкие людишки, разве они соперники мне, почти что богу?
Нет страха, нет смерти, нет врагов — пока тебя несет потоком. Но при попытке обернуться, остановиться, взглянуть ужасу в лицо, рассудок выходил на грань помешательства. И росло понимание, что чем дальше, тем больше он сам во власти этого нечто, принадлежит ему, и выйти нельзя. Господи, и если это последствия всего лишь случайного прикосновения Полярного Ужаса к его сознанию, то каковы же те русские, которые соединились с этим целиком? Неужели тип из Аненербе был прав, считая что причиной всему чистота арийской крови, и русские, это истинные потомки древних ариев? И несчастная Германия, сама того не желая, бросила вызов подлинным сверхчеловекам, до того спавшим, а сейчас пробудившим в себе эту силу? Читая сводки с Восточного фронта, можно было в это поверить, особенно на фоне успехов германского оружия против англо-еврейских унтерменшей. И если мы действительно имеем дело с проснувшимся арийским богом — одна лишь мысль о поединке с ним вызывала у Тиле приступ паники и дрожь в коленях. А ведь сойтись в битве придется, как иначе спасти Германию, не признаться же рейхсфюреру, что он готов драться с любым числом англичан и американцев (имея поддержку демона, это совсем не страшно, лишь больше будет добычи!), но не смеет идти против русских, это будет не Рагнарек, а избиение, даже если на той стороне будет не сам Ужас, а всего лишь русский адмирал, одержимый больше него, еще более безошибочная боевая машина?
Он знал, что японцы называют это "сатори", слияние с Единым, Дао — эти слова не говорили Тиле ничего. И это состояние, достижимое не монахом в молитве, а самураем в сражении, считалось у японцев подлинным бессмертием, нирваной, но не в покое, а в действии, как на гребне волны. Но за все надо платить, и мало того, что мозг в эти мгновения работает на форсаже, на износ — идет сбой "системы управления". Да, берсерк в битве мог порвать толпу врагов, сам не получив ни одной раны — но сознание начинает именно "сверхсостояние" считать нормой и требовать еще и еще, как наркотик. И с каждым походом за грань она утончается, и наконец прорывается, рано или поздно — и тогда берсерк превращается в машину смерти, даже если находится среди своих, среди друзей, ему кажется, что вокруг одни враги. И остановиться он уже не может, пока его не убьют. Вот только трупов после будет очень много. Но об этой стороне берсеркерства обычно молчат те, кто воспевает "непобедимых бойцов севера". Викинги не знали сложных методик и медитаций — те, кто имели к этому изначальную склонность, бросали себя в измененной состояние поначалу с помощью особым образом приготовленных мухоморов, а после привыкнув, простым усилием воли, по сути же это явление было сродни алкоголизму.
Интересно что японцы имели от этого некоторую защиту. Утонченный эстетизм самураев был не прихотью, а именно якорем, стабилизатором психики, помогал не скатиться в безумие. Это трудно понять европейцам, удивляющимся японской смеси чувства прекрасного с нечеловеческой жестокостью. Не знал этого и Тиле, по европейской привычке разделять, анализировать — ну какое отношение красота может иметь к войне?
Он знал лишь одно — этот невыносимый страх внутри отступает на время, сжимается от волны страха снаружи. Тогда в Атлантике, глядя на барахтающихся в волнах унтерменшей, даже на мостике были слышны их вопли, адмирал вдруг ощутил внутри себя гармонию и покой. И радостный прилив энергии, будто эти низшие существа, умирая, отдавали ему свою жизненную силу. И ощущение себя не тварью, дрожащей перед демоном — а богом и вершителем, хотя бы для этих… А когда их наберется сто тысяч, что будет тогда? Он не знал, отчего он считает эту цифру чем-то вроде порога — но был уверен, что при ее переходе что-то произойдет. Пока, по его подсчетам, счет едва перетягивал за двадцать тысяч. Черт бы побрал этих макаронников, он должен был быть там, в Индийском океане, сразу семнадцать тысяч единиц могли бы лечь на его алтарь жертвенными барашками! Поймать бы вторую уцелевшую "королеву", или войсковой конвой! Сто тысяч — неужели за этим порогом можно стать подлинным сверхчеловеком, с которым даже полярный демон будет на равных?
